Я поднимаюсь по металлической лестнице на пятый этаж. Стены на втором разрисованы граффити. На третьем — окурочный Клондайк, выше — два шприца, зафутболенные в угол. И повсюду запах дешевой жареной рыбы и прогорклого масла, запах тяжелый, липкий, грязный. Если слово «грязный» можно применить по отношению к запаху. Впрочем, ничего другого я не ожидал.

Мне открывает полуголая девица с заспанными глазами и синяком на плече. На левой груди маленькая татуировка в виде ящерицы. Ящерица упорно ползет к темно-коричневому соску.

— Тебе чего? — спрашивает девица.

— Тецуо дома?

Она молча разворачивается и исчезает в комнате. На ляжке у нее тоже синяк, уже пожелтевший. Я захожу в квартиру, воняющую застарелым потом, грязным бельем и травой.

У Тецуо отвислый живот, одутловатое лицо и заплывшие глазки, а над всем этим — короткий ежик волос. Похоже, будто к голове щетиной вверх приклеена обувная щетка. Судя по тому, как горели глаза у той девчонки с бинтами на руках, гуру должен бы выглядеть посмазливее. А так он больше похож на хомяка, страдающего хроническим похмельем, чем на кумира суицидально настроенной молодежи. Единственное, что указывает на его склонность к суициду, — тонкие белые шрамы на запястьях. Их много, наверное, с десяток. Упорный парень.

Мы сидим на крошечной кухоньке. Везде немытая посуда с засохшими остатками еды. Везде грязные одноразовые стаканчики. Везде мусор, окурки и какие-то детали от компьютера.

— Хочешь джойнт, братан? — спрашивает Тецуо, сворачивая косяк.

— Нет, спасибо.

— Выпить?

— Есть виски?

Он достает из шкафчика бутылку Nikka, на дне которой что-то плещется. Долго ищет чистый стакан, но потом машет рукой:

— Пей так.

Он глубоко затягивается, задерживает дыхание, так что хомячье лицо медленно багровеет, и с шумом выпускает из себя дым. По кухне разносится сладковатый запах марихуаны. Я делаю глоток виски прямо из горлышка.

— Зачем пришел, братан? — спрашивает Тецуо.

Я повторяю слова, которые говорил уже раз тридцать, автоматически выдерживая нужные паузы, делая необходимые ударения и подчеркивая интонационно наиболее важные моменты в своем рассказе.

Не успеваю я закончить, как на пороге кухни возникает девица. Она уже успела натянуть на себя мятую футболку. Под ней ящерица все еще ползет к соску. Со временем расстояние от ящерицы до соска будет только увеличиваться.

— Тецуо, сволочь, почему куришь один?

— Отвали, — вяло произносит Тецуо.

— Не будь дерьмом, оставь мне.

— Пошла вон, сука. Не видишь, у меня важный разговор.

— Кто это такой? У него есть что-нибудь?

— У меня ничего нет, — говорю я.

— Совсем? — она недоверчиво прищуривается.

— Совсем.

— Пошла вон!

Тецуо неторопливо встает и отвешивает девице ленивую пощечину. Та так же невыразительно обзывает его чертовым наркоманом, говорит, что с нее хватит, и уходит в комнату. За тонкой стенкой начинает бубнить телевизор. А кухня заполняется дымом. Я чувствую, что еще немного, и меня самого потащит. Встаю, открываю окно и делаю несколько глубоких вздохов.

— Так что ты от меня хочешь, братан? — спрашивает Тецуо.

— Сможешь мне помочь?

— Чем?

— Ну, может быть, ты что-то знаешь обо всем этом. Может, встречал этих добровольцев… Или слышал что-то. Мне нужна любая информация.

Выражение лица у него не меняется. Все такое же равнодушно-одуревшее.