|
Странное это было ухаживание, которое полностью исключало победу, и тем не менее оно увенчалось успехом. Да, победа была завоевана, но ею нельзя было воспользоваться. Пока я работал веслами, мне в голову приходили оригинальные мысли и изящные парадоксы, потому что человеческий ум – это любопытная сложная штука, и некоторые из нас смеются, когда душа плачет. Роксалана сидела бледная и задумчивая, с затуманенными глазами, и я не мог предположить, о чем она думает. Наконец мы приплыли к замку, и, пока я затаскивал лодку, появился Сент Эсташ и предложил мадемуазель свою руку. Он заметил ее бледность и бросил на меня быстрый подозрительный взгляд. Мы приближались к замку. – Господин де Лесперон, – сказал он со странной интонацией в голосе, – а вы знаете, что в провинции ходят слухи о вашей смерти? – Я и рассчитывал, что после моего исчезновения появятся такие слухи, – спокойно ответил я. – И вы даже не попытались опровергнуть их? – А зачем, ведь эти слухи обеспечивают мне безопасность? – И тем не менее, сударь, voyonsnote 37. По крайней мере вы могли бы избавить от страданий – я бы даже сказал, скорби – тех, кто оплакивает вас. – Ах! – сказал я. – И кто бы это мог быть? Он пожал плечами и поджал губы в какой то странной улыбке. Покосившись на мадемуазель, он усмехнулся: – Вы хотите, чтобы я назвал мадемуазель де Марсак? Я остановился, лихорадочно работая мозгами и бесстрастно отвечая на его пристальный взгляд. Внезапно я понял, что это, вероятно, была девушка, чьи письма были в кармане у Лесперона и чей портрет он передал мне. Вдруг я почувствовал, что на меня еще кто то смотрит – Роксалана. Она вспомнила, что я говорил, она могла вспомнить, как я жалел, что не встретил ее раньше, и быстро нашла объяснение моим словам. Я чуть не застонал от ярости. Я готов был отвести шевалье на задний двор замка и убить его с величайшим удовольствием. Но я сдержался и решил изобразить непонимание. У меня не было другого выбора. – Господин де Сент Эсташ, – холодно сказал я и посмотрел прямо в его близко посаженные глаза, – я снисходительно смотрел на ваши вольности, но есть вещи, которые я не спускаю никому, и, несмотря на все мое уважение к вам, я не могу сделать для вас исключение. К этим вещам относится вмешательство в мои дела. Будьте так добры, запомните это. Через минуту он был сама покорность. Усмешка сползла с его лица, исчезло высокомерие. Его губы растянулись в улыбке, а на лице появилось выражение раболепия, как у последнего подхалима. – Простите меня, сударь! – воскликнул он, простирая руки, с самой подобострастной улыбкой на свете. – Я понимаю, что позволил себе большую вольность; но вы неправильно меня поняли. Я хотел, чтобы вы оценили поступок, на который я решился. – Да? – сказал я и откинул голову, остро чувствуя опасность. – Сегодня я взял на себя смелость сообщить, что вы живы и здоровы человеку, который, как мне кажется, имеет полное право знать это и который приезжает сюда завтра. – Вы можете пожалеть о своей смелости, – проговорил я сквозь зубы. – Кому вы сообщили эти сведения? – Вашему другу, господину де Марсаку, – ответил он, и сквозь маску подобострастия вновь проступила усмешка. – Он будет здесь завтра, – повторил он. Марсак был другом Лесперона, и благодаря его теплым словам о гасконском мятежнике виконт де Лаведан принимал меня с такой любезностью и обходительностью. Не удивительно, что я застыл как вкопанный без единой мысли в голове и с затравленным выражением на лице. |
