|
Войдя в комнату, я увидел Людовика, который стоял ко мне спиной, – высокая худая фигура в черном – облокотившись на оконную раму, подперев голову левой рукой, и внимательно смотрел в окно, из которого был виден сад. Он продолжал так стоять, пока Кастельру не вышел и не закрыл за собой дверь; тоща он резко обернулся и пристально посмотрел на меня. Он стоял спиной к свету, и на лицо его падала тень, которая усиливала его мрачность и обычную усталость. – Voilanote 49, господин Барделис! – таким было его приветствие, и звучало оно не очень дружелюбно. – Вот видите, к чему привело вас ваше неповиновение. – Я бы сказал, сир, – ответил я, – что к этому привела меня некомпетентность судей вашего величества и враждебность других лиц, которым ваше величество оказывает слишком большое доверие, но никак не мое неповиновение. – Ну, может быть, и то, и другое, – сказал он более мягким голосом. – Хотя, насколько я знаю, у них хорошее чутье на изменников. Давайте, Барделис, признавайтесь. – Я? Изменник? Он пожал плечами и рассмеялся без видимой радости. – Разве не изменник тот, кто идет вразрез с волей своего короля? Разве вы не остаетесь изменником, как бы вас ни называли – Леспероном или Барделисом? Но тем не менее, – закончил он более мягко и сел на стул, – моя жизнь была лишена всяких радостей с тех пор, как вы оставили меня, Марсель. У этих тупиц самые хорошие намерения, и некоторые из них даже любят меня, но все они так утомительны. Даже Шательро, когда он намеревался разыграть шутку – как в вашем случае, – сделал это с изяществом медведя и грацией слона. – Шутку? – спросил я. – Вам это не кажется шуткой, Марсель? Pardieu, кто станет винить вас? Только человек с нездоровым чувством юмора может ради шутки приговорить человека к смертной казни. Но расскажите мне об этом. Все, от начала до конца, Марсель. Я не слышал интересных историй с тех пор… с тех пор, как вы оставили нас. – Не соблаговолите ли вы, сир, послать за графом де Шательро прежде, чем я начну свой рассказ? – спросил я. – Шательро? Нет, нет. – Он капризно покачал головой. – Шательро уже повеселился и, как собака на сене, ни с кем не поделился своим весельем. Теперь, я думаю, настал наш черед, Марсель. Я умышленно отослал Шательро, чтобы он не мог даже догадаться, какую потрясающую шутку мы готовим ему в ответ. Эти слова подняли мое настроение, и, может быть, поэтому я столь живописно и красочно описал все события, что даже смог вывести его величество из его обычного состояния апатии и вялости. Он весь подался вперед, когда я рассказывал ему о встрече с драгунами в Мирепуа и о том, как я совершил свой первый неверный шаг, назвавшись Леспероном. Ободренный его интересом, я продолжал и в красках, как я умею, рассказал ему всю свою историю, опуская только отдельные эпизоды, которые отражали настроение господина де Лаведана. Во всем остальном я был абсолютно честен с его величеством вплоть до того, что рассказал ему об искренности своих чувств к Роксалане. Он часто смеялся, еще чаще одобрительно кивал с пониманием и сочувствием, а иногда даже хлопал в ладоши. Но к концу моего повествования, когда я дошел до трибунала в Тулузе и рассказал ему, как проходил суд надо мной и какую роль сыграл в нем Шательро, его лицо окаменело и стало жестким. – Это правда… все, что вы говорите мне? – хрипло спросил он. – Правда, как само Евангелие. Если вам нужна клятва, сир, я готов поклясться, что говорил только истинную правду и что в отношении господина де Шательро, хотя я и был несколько несдержан, я ничего не приукрасил. |
