|
Большинство людей, поставленных в такое положение, в котором оказался ваш отец, не задумываясь разделались бы со мной. Ах, мадемуазель, разве вам недостаточно доказательств? Теперь вы верите мне? – Да, сударь, – ответила она просто, – я верю вам. – Так, может, теперь вы поверите в искренность моей любви? Она ничего не ответила. Она не смотрела на меня, но ее молчание придало мне смелости. Я подошел к ней, положил руку на высокую спинку ее стула и, наклонившись к Роксалане, заговорил с такой страстью, с таким жаром, который, мне кажется, смог бы растопить сердце любой женщины, которая не питала ко мне ненависти. – Мадемуазель, я теперь бедный человек, – в заключение сказал я. – Я больше не тот великолепный господин, богатство и могущество которого стали притчей во языцех. Но я не нищий. У меня есть небольшое имение в Божанси – это место просто создано для счастья, мадемуазель. Париж больше не увидит меня. В Божанси я буду жить тихо и уединенно, а если вы поедете со мной, я испытаю такое счастье, которого я не заслужил за всю свою никчемную жизнь. У меня больше нет такой огромной свиты. Наше хозяйство будут вести пара слуг и одна две горничные. Однако я не буду горевать об утраченном богатстве, если во имя любви вы скрасите мое одиночество. Я беден, мадемуазель, однако даже сейчас я не беднее того гасконского дворянина, Рене де Лесперона, за которого вы принимали меня и которому вы подарили свое сердце – это бесценное сокровище. – О, Господи, почему вы не остались тем бедным гасконским дворянином! – воскликнула она. – А чем я отличаюсь от него, Роксалана? – Тем, что он не заключал никакого пари, – ответила она и резко встала. Мои надежды рухнули. Она не была рассержена. На ее бледном лице было написано страдание. Боже! Какое жестокое страдание! Я понял, что проиграл. Она бросила на меня взгляд своих голубых глаз, и мне показалось, что она сейчас заплачет. – Роксалана! – взмолился я. К ней вернулось ее прежнее самообладание, которое на мгновение оставило ее. Она протянула руку. – Прощайте, сударь! – сказала она. Я взглянул на ее руку, потом на ее лицо. Ее поведение начинало злить меня. Я видел, что она сопротивляется не только мне, но и себе. Ее сердце по прежнему точил предательский червь сомнения. Она знала – или должна была знать, – что ему нет там больше места, но она упорно отказывалась выбросить его из своего сердца. Да, было это чертово пари. Но она упорно отказывалась понять разумность моих доводов, неопровержимую логику моей расплаты. Она отвергала меня, а, отвергая меня, она отвергала себя, потому что сама сказала мне, и я был уверен, что она сможет снова полюбить меня, если посмотрит на все другими глазами, с точки зрения здравого смысла и справедливости. – Роксалана, я приехал в Лаведан не для того, чтобы сказать вам «до свидания». Я жду от вас приветственных слов, а не слов прощания. – Однако я могу только проститься с вами. Вы не примете мою руку? Разве мы не можем расстаться друзьями? – Нет, не можем, поскольку мы вообще не расстаемся. Как будто коса моей решимости нашла на камень ее упрямства. Она посмотрела мне в глаза, с осуждением подняла брови, вздрогнула, пожала одним плечом и, развернувшись на каблуках, направилась к двери. – Анатоль принесет вам что нибудь поесть перед вашим отъездом, – сказала она сухо и очень учтиво. Тогда я вытащил свою последнюю карту. Я что, напрасно отказался от своего богатства? Если она не даст мне добровольного согласия, клянусь, я заставлю ее продать себя. |
