|
М. Ватнин. Не раз уже публикуя в своем журнале материалы о недавней русско-турецкой войне, Семевский пожелал встретиться с бывалым защитником Баязета и для того в один из жарких летних дней пригласил Назара Минаевича посетить его редакцию. В назначенный час Семевский уже поджидал своего интересного гостя в доме Трута по Надеждинской улице: лакею было велено подать к приходу Ватнина чай, секретарь был подготовлен для записи рассказа. Ватнин явился в редакцию, одетый в казачий мундир с эполетами, скромно сел на предложенное кресло и поставил меж колен свою гигантскую шашку. Предложив гостю чаю, издатель весьма умело завел нужный ему разговор, во время которого поставил прямой вопрос: - Уважаемый Назар Минаевич, нашей редакции до сих пор не совсем ясен вот этот щекотливый момент в осаде Баязета, когда Пацевич хотел сдать гарнизон на съедение туркам. Расскажите, пожалуйста, поподробнее. Ватнин отхлебнул чаю, крохотное печеньице рассыпалось в его корявых пальцах, и он застыдившись своей неловкости, больше ни к чему на столе не притрагивался. - А было это, господа сочинители, - начал он, избегая смотреть на залежи книжной учености, - было это девятого... Да, кажись, не вру. Именно - девятого июня тысяча восемьсот семьдесят седьмого года. Семевский кивнул секретарю, и тот, тихой мышью пристроившись за могучей спиной защитника Баязета, начал прилежно строчить перышком. - Иду это я, - говорил Ватнин басом, показывая, как он идет, - держу путь от левого фаса. А навстречь меня солдат прется и на штыке тряпка болтается. Я его, конешным делом, пытаю по всей строгости: куда, мол, лезешь, хвороба, и зачем у тебя на штыке тряпка белая?... Кхе-кхе, вы уж не серчайте на меня, господа сочинители, ежели я какое слово не так скажу. - Ради бога, - остановил его Семевский. - Я сам шесть лет отслужил в лейб-гвардии Павловском и далеко не святой в разговоре. - Ну, ин ладно! - приободрился Ватнин, но тут услышал скрип пера и обернулся к секретарю: - Никак, это мою говорю записывают? Да, рассказ сотника был записан и выглядел в этой приглаженной стенограмме несколько иначе. "...Не доверяя словам солдата, - говорилось в записях, - я приказал ему удалиться и доложить Пацевичу, что нет крайности, вызывающей сдачу крепости на милость врага. После этого солдат ушел в средние ворота, и там вскоре раздалось новое приказание: - Развернуть простыню!..." Ватнин - человек скромный, и невольно, чтобы не рисоваться, стушевал всю напряженность обстановки. На основании же других документов, события разворачивались совсем не спокойно - в суматошной, почти панической стихийности этих событий было что-то ужасное, предательски черное. - Кем велено? - спросил Ватнин. - Его высокоблагородие... господин Пацевич приказали! - А ну, брысь отседова! - заорал есаул и ударом кулака отправил посланца с крыши на лестницу. - Передай им всем, паскудам, - крикнул от вдогонку, - нам и дня не хватит, чтобы отбиться!... Уши казаков разрывало от вражьего гвалта, в котором имя аллаха чередовалось с отборной бранью. Казачья кровь выбегала из-под убитых и раненых, сочилась по круто наклонной крыше. Ватнин едва не упал с карниза, поскользнувшись; чья-то винтовка, дребезжа раскрытым затвором, покатилась мимо него в крутизну. - Пропадешь, сотник! - крикнул Дениска, и есаул прилег под пулями, дополз до среза фаса, примостился поудобнее, чтобы все видеть вокруг. - Мати моя дорогая! - невольно ахнул есаул. |
