|
- Да вот смотрите: чуть нажал на эфес посильнее - и он изволил отвалиться... Клюгенау близоруко осмотрел шашку поручика, похвалил тонкий серебристый клинок и успокоил: - Прибудете, поручик, в Игдыр - там починят. Только сразу даю совет: когда попадете в "лапшу", остерегайтесь "трафить" по затылку. Я бывал в рубках, и любой кавказец знает, что эту кость, вот эту, во! - он показал какую, - хоть топором руби: клинок сразу выскакивает из эфеса!.. - Спасибо за совет, - без тени улыбки поблагодарил Карабанов и ударом маленькой, но мускулистой руки поставил эфес на место. - Я слушаю вас дальше, - небрежно напомнил он. Клюгенау одернул на себе рыжую бурку, зябко пошевелил синеватыми пальцами с перстнем-печаткой на мизинце. - Скажите, Андрей Елисеевич, - поежился прапорщик, - вы любили когда-нибудь женщину? Я понимаю, что, конечно, да, вы любили... Но сейчас я говорю о той любви, которая приходит к человеку бесподобно великой, как если бы ему на всю его жизнь давалась только одна женщина... Загребая лапами бурую пыль, мимо ног Карабанова резко пробежал мохнатый паук; поручик растер его стоптанным каблуком и вдруг сорвался на злость: - Послушайте, дорогой барон. Любил я или же не любил, а на кой вам черт знать все это, а? Инженерный прапорщик, подслеповато щурясь из-под очков, улыбнулся. - Да вы не сердитесь, - мягко попросил он. - Я вот, например, еще не любил. И не оттого, что я засушенный немец-перец-колбаса, кислая капуста. Нет. Просто мне, поверьте, было... некогда. Да. Еще мальчишкой-юнкером я прибыл сюда, на Кавказ, и с тех пор... Да что вы хотите! У меня уже три ранения, год чеченского плена и седина в голове, а я еще не встретил ни одной женщины по сердцу... - Да врете вы все, барон! - зло рассмеялся Карабанов. - Вы поэт, а поэтам нельзя верить. "Я помню чудное мгновенье..." - эго мы знаем с детства. А дальше что? С печалью в дрогнувшем голосе Клюгенау ответил, тихо и покорно: - Мне уже поздно быть поэтом. И если я даже поэт, то совсем не тот, который тискает свои стихи, а потом бежит к издателю за гонораром. Но если я могу под свистом пуль, настигающих меня, бескорыстно остановиться, услышав пение соловья, тогда - да, верьте мне: я - поэт, и поэт великий!.. Помолчали. Шум ручья не нарушал тишины - он, казалось, наоборот, усиливал ее. - Ну, а к девкам-то вы, барон, ходили? - мрачно и грубо спросил Карабанов. Клюгенау молча свел пальцы в кулак и показал поручику крохотный перстень-печатку с фамильным гербом. - Все разорено и продано, - сказал он без жалости, даже с каким-то наслаждением. - И это - единственное, что осталось у меня из наследства. Поверьте, у родни не нашлось даже тысячи рублей выкупить меня из плена, и деньги собирали в полку по подписке... По здесь вы можете прочесть девиз моей жизни... "Чистота и верность!" - Значит, - невесело рассмеялся поручик, - и к девкам не ходили? - Никогда!.. Карабанов подл мал. - А я вот ходил. Да-с. И поверьте, дорогой барон, что это нисколько не мешало мне любить одну чудесную женщину. Она потом вышла замуж, и, говорят, счастлива. Хотя я до сих пор не понимаю, как она - она! - может быть счастлива не со мной, а с другим. Впрочем, это было давно и... Довольно об этом! Поручик встал. |
