|
Среди солдат бродила, как тень, Аглая Хвощинская: она едва ли понимала, что происходит: - Не слушайтесь, солдаты! - взывала она. - Вас обманывают... Не надо сдаваться! Вы же ведь - русские люди! Пацевич придержал се за локоть: - Кто здесь командует, сударыня? Вы или я? - А я не командую... Я прошу, умоляю... Ради тех жертв, что уже были... - А ну - вон отсюда, истеричка! - гаркнул на нее Адам Платонович. И прапорщик Клюгенау все это видел и слышал. Спорить он не желал. Сейчас барон, словно равнодушный ко всему, что творилось вокруг него, стоял перед пляшущим на арабчаке Исмаил-ханом Нахичеванским и говорил: - Чудесная лошадь у вас, хан. Вы далеко на ней ускачете, если откроют сейчас ворота. - Завидуешь? - И хан гладил коня по холке. - Нет, хан... Но, если ворота откроют, - знаете ли вы, в кого я пущу первую пулю? - Наверное, в себя, - догадался Исмаил-хан. - Ошибаетесь, хан. В себя я пущу третью... Впрочем, вы не стоите того, чтобы знать, кому предназначена вторая. А вот первую-то пулю я пущу прямо в ваш благородный лоб! Хан вдруг рассмеялся - он принял слова прапорщика за милую шутку, и Клюгенау не стал разубеждать его в этом. Но это было не шутка. Клюгенау уже догадывался, что хан стоит того, чтобы ему досталась первая пуля... 11 - Алла, алла! - вскрикивали за стенами турки, и с каждым их криков в ворота цитадели грузно бухало что-то тяжелое. Евдокимов видел сверху, как враги, человек с полсотни, раскачивали на цепях громадное, окованное железом бревно из старого дуба, под каждым ударом тарана стонали и прогибались ворота крепости. Ватнин подполз к юнкеру, прижал его голову к своей запы ленной, пропахшей порохом бороде: - Ну, целуй же... Целуй меня, сыночек. Крепче целуй, может и не свидимся более! А ты не бойсь, - приговаривал он. - Страшно тебе - да? Ты меня придерживайся. Я мужик хитрушший - вместях-го не пропадем... Есаул оттянул ногу в казацкой шароварине, вытянул из кармана щепотку табаку, стал вертеть цигарку, откусывая бумагу зубами. - Вишь? - сказал он, кивая на двор, где суетился Пацевич. - Вишь, говорю, как старается-то? Только ни хрена у него, дурака, не получится... Эй, станишные! - гаркнул он. - Стреляй почаще! Пацевич выбрался на крышу, где лежали казаки двух сотен - ватнинской и карабановской. Держа в руке "семейный бульдог", он велел сейчас же прекратить стрельбу, иначе... - Иначе прихлопну каждого, как муху! - объявил он. - Каждого, кто осмелится мне перечить. Слышали, лампасники? Убитые казаки лежали здесь же, на крыше, и были закрыты той самой простыней, которую Пацевич велел развернуть над передним фасом крепости. - Есаул Ватнин, - сказал Пацевич, показывая на мертвецов, - вы ответите за эти жертвы перед военным прокурором в Тифлисе! Ватнин так и подскочил: - Чо? Я-то? - Именно вы. Этих жертв не было бы, если бы вы, разгильляп, слушались моих приказов. Дениска Ожогин почти повис над карнизом. Отстрелянные гильзы высверкивали из-под затвора его винтовки. Казак старательно опустошал обойму, и на последнем патроне Пацевич тяжелым сапожищем наступил ему на мягкий зад: - Перестань. |
