|
Юрий Тимофеевич вышел на крыльцо, откуда была видна крепость, и с ужасом увидел, что турки пошли на штурм. Здесь же молокане и нашли его лежащим в беспамятстве. Штабскапитан потерял сознание, когда увидел выкинутые над Баязетом белые флаги. Его снесли в "боковицу", и у него начался тяжелый бред. - Николая Сергеича мне... зовите! - выкрикнул он. - Свято дело, - перепугались молокане. - Благодать в нем заговорила. О блаженном вспомнил... Привели к нему старого деда, которого по странной случайности звали Николаем сыном Сергеевым. Старец вошел в "боковицу", прижал розовую ладошку к заросшем} белым пухом виску. - Позвал ты меня? - спросил он. Юрий Тимофеевич мутно глянул на старца: - Это вы, Потресов?.. Скорее, скорее! Взрывайте пороховые погреба! Они уже лезут на стены... Молокане тут заплевались, затолкались в дверях и ушли, оставив его одного. Однако вскоре до хутора дошла весть о тяжком разгроме турок под стенами Баязста, и раскольники уже не повезли в город зерно и живность: они словно чуяли, что туркам теперь не до них. Некрасов пришел в себя, благостно сияющий Савельич встретил его словами: - А я с поздравкой к тебе. Лихие дела творят земляки. И не хочешь, да сердце радуется... От паши-то отбились твои присягатели, тепереча песни горланят. Слышь-ка? Нет того, чтобы возблагодарить кого духовным согласием, - куды там, про баб да про убивство горло дерут! 2 Г-жа Хвощинская рассказывала нам, как страшно было смотреть на костер, куда курды бросали женщин и детей всякого возраста, ко торые просили помощи, крича в сторону кре пости: "Аман, урус!.." А Хан-Агов, 1877 г Песни в этот день уже не звучали. Жажда снова напомнила о себе, и стало не до веселья. Тела людей, казалось, высохли под жарким солнцем, которое выпило из них всю влагу. К мучениям тела прибавилось еще и страшное изнеможение - день штурма не обошелся даром. Люди притихли. На ночь они расползлись по углам, ища спасительной прохлады. Напоённые лощади жалобно ржали у коновязей, стучали копытами в стены. Через узкие софиты, льющие догорающий свет внутрь лазарета, разносились по цитадели мучительные вскрики раненых. Убитым было сейчас легко - они лежали, спокойные и тихие, ничто уже не терзало их. Но плакали где-то дети, и этот плач становился невыносимым... - Уберите детей! - выкрикнул Пацевич, сбрасывая с себя покрывало. - Кто пустил в крепость детей? Китаевский прощупал слабое биение пульса на влажном его запястье. - Успокойтесь, полковник. Детей здесь нет. Вам это кажется... Пацевич вяло перекинул голову по мокрой от пота подушке, на которой стояло жирное клеймо одиннадцатого походного госпиталя. - Ы-ых... ы-ы-ых, - тягостно простонал он, - зачем вы обманываете меня, статский советник? Я же слышу детей... Идите к ним, чтобы они ничего не разбили... Нынешние дети так дурно воспитаны! - Что с ним? - спросил Сивицкий, подходя к ординатору. - Кажется, он впадает в коматозное состояние. В его положении это опасно. Сивицкий склонился над раненым, пальцами требовательно встряхнул его за толстый подбородок. |
