|
Ему было приятно под их светлыми взглядами и уходить не хотелось. Он попросил бумагу и карандаш. - Я вам нарисую Баязет, - сказал барон и несколькими взмахами графита очертил контуры крепости. - Пусть это будет памятью для вас. О вашем отце, которого я любил, и обо мне тоже... Я хочу выпить, девушки, за то, чтобы ваш дом был всегда чист и уютен, чтобы в него входили только верные друзья! Клюгенау поднялся, прощаясь. - Одну минутку, - сказал он. - Я уже давно собирался навестить вас, но... Вот восемьсот рублей, которыми меня выручил однажды ваш отец. Возвращаю их вам, как дочерям майора Потресова, с большой благодарностью. - Ой, - сказала Дашенька, - откуда же у нашего папы могли быть такие большие деньги? Мы ведь всегда так нуждались. - Не знаю. Может быть эти деньги у него как раз и были отложены для вас... На следующий день прапорщик уже обзавелся новым одеянием для статской жизни. Посверкивая белоснежной манишкой, которая иногда туго выскакивала из-под сюртука, он отправился к госпоже Хвощинской; вдова полковника оставалась еще в Тифлисе, выжидая конца этой войны, чтобы потом вывезти прах супруга из усыпальницы Баязета в Россию. Аглая Егоровна носила теперь глубокий траур, и право посещать ее в эти дни имел лишь барон Клюгенау. - Здравствуйте, мой друг, - сказала женщина. - Чем же вы занимались вчерашний день, что даже не навестили меня? Клюгенау, потирая ручки, слегка поклонился: - О мадам! Вчера я продолжал совершенствовать себя, насколько это возможно в условиях нашего сумбурного века... Манишка снова с треском выскочила из-под сюртука, и Аглая слегка улыбнулась. 5 "Пышная и светлоокая" блондинка, как было сказано в объявлении "Брачного листка", действительно была и пышной и светлоокой. Рослая молодая женщина, гордо несущая на себе красивые одежды, она держалась строго, почти недоступно, и заговорить с ней первым мужчины побаивались... Поезд отошел от станции Минеральные Воды, вытряхнув на перроны вокзала праздную толпу бездельников, и сразу же окунулся в знойное марево предгорных равнин. За окном выгона, утопая в душной пыли, проплыли богатые казачьи станицы - Виноградная, Аполлонская, Солдатская и Прохладная; приближался Владикавказ. Перроны станций были загажены арбузными корками, шелухой подсолнухов, грязные свиньи бродили среди мусульманских могил и православных крестов, разбросанных повсюду... Среди пассажиров первого класса, в котором ехала и наша "светлоокая блондинка", половину вагона занимали блестящие свитские офицеры из Петербурга, которые, нисколько не стесняясь соседей, громко обсуждали все возможности отличиться. Это были так называемые "моншеры" - самая нелюбимая в армии категория столичных титулованных хлыщей, которым время от времени давались командировки на поля сражений, где они сами должны были изыскивать способы для выказывания подвигов. Вот один из числа подобных "моншеров", а именно - князь Унгерн-Витгенштейн, и рискнул было поволочиться в дороге за суровой блондинкой. Князь был молод и даже красив - той особой нагловатой сусальностью, какая отличала многих красавцев того века и которая, помимо наследственных качеств, казалось, еще многое переняла от строгой и мужественной подтянутости николаевских вахтпарадов. В белоснежном колете, весь нежно позванивающий от движения шпор, сабли и позолоты, князь Унгерн-Витгенштейн вежливо осведомился: - П'остите за де'йзость, мадам. |
