|
- Ваш реверс? - спросил чиновник. - Где он? - Пожалуйста, - ответил Клюгенау и тут же, присев к столу, набросал подписку в том, что он. "податель сего, обязуется и впредь о казенном содержании нигде более не испрашивать, изыскивая средства к своему пропитанию собственными путями". Второй раз он остановил коляску возле городского управления, где подписал контракт на строительство мещанских бань и заливку одной из улиц "иудейской мастикой". Асфальт еще только входил в моду, и работа обещала быть занятной, суля немалые заработки. - А теперь, - сказал Клюгенау, снова садясь в коляску, - вези прямо на Каджоры, у духанов не задерживайся. Вскоре открылись и Каджоры - неудачный венец наместничества князя Барятинского, мечтавшего раскинуть на этих холмах роскошную прохладу нового Петергофа. Клюгенау велел везти себя на дачу де Монкаля, где сначала размещался приют благородных девиц, а ныне обосновался известный вертеп. - Тпррр-у! - натянул ямщик вожжи, останавливая коляску под красными фонарями дома терпимости. - Подожди меня здесь, братец, - наказал Клюгенау. - Я тебя долго не задержу - быстро управлюсь... Прапорщик вошел в полутемный зал, стены в котором были обвешаны пыльными и вытертыми паласами; одна из женщин сказала кому-то про барона: - Слабенький господинчик! Клюгенау обратился к сонному греку, читавшему добавления к "Тифлисским ведомостям" о предстоявшем аукционе мебели. - Уважаемый, могу ли я видеть господина Штоквица? - Позалуста, - ответил "папочка". - Цьттворты тень на круцок цакрыт. Зенсцина оцень хоросый попался. Вылецать от нее не хоцет... Молодой, гладко бритый татарин провел Клюгенау на второй этаж дачи де Монкаля и показал комнату Христины, у которой "цытворты тень" пребывает бывший комендант Баязетской цитадели. Федор Петрович долго стучал: - Ефрем Иваныч... Господин капитан, это я... Откройте! Дверь открыла сама Христина - статная и полногрудая немка, без халата, в тесном корсете, в фиолетовых чулках и без туфель. Штоквиц же был мертвецки пьян и в самой неудобной позе, которую невозможно даже вообразить, валялся на грязной, засаленной кушетке. Клюгенау попробовал расшевелить его, но Христина отсоветовала. - Какой уж день пьет, - сказала она. - Молчит и пьет. Оставьте его. А то еще блевать начнет... На капитана было жутко смотреть: лицо сизое, глаза провалены, весь в липком поту, раздерганный и страшный. Клюгенау постоял над ним, брезгливо содрогаясь, потом дал Христине червонец и велел привести Штоквица в чувство. - Попробую!.. Она дала ему с руки понюхать какой-то порошок, и Штоквиц замотал башкой, заюлил ногами, отбрыкиваясь: - Ой, ой... не буду, не буду... Я сказал - потом! Клюгенау сильно встряхнул капитана за плечи. - Баязет горит, комендант, - сказал он. Штоквиц открыл глаза: - Тьфу, дьявол! Это вы, барон?.. Могли бы, кажется, и не напоминать мне о Баязете... Фу-фу! Дайте выпить чего-либо, не могу... Клюгенау остановил Христину: - Водки не надо. Велите принести шампанского. Христина выплеснула на череп Штоквица кувшин ледяной воды, капитан жадно выцедил стакан шампанского. |
