|
Ему помочь подобно бы! А?.. Карабанов молчал. - Не молчи, - попросил есаул. - А что мне? - С его высочеством поговори. Скажи: так и так, мол, я этого Некрасова как себя знаю... А? - Сдурел ты, что ли? - сказал Карабанов, поднимаясь. - Не смей и думать, чтобы наместника тревожить... Ладно, - согласился он вдруг, устыдившись. - Так и быть, подумаю! Ватнин встал, шумно вздыхая, как лошадь. - Винишко у тебя хоша и пузырится здорово, а только не шибает меня. Пойду-ка я, Андрей Елисеич, не поминай меня лихом! А на следующий день во дворце стало известно, что вчера в одном из армянских ресторанов какой-то казачий сотник, гигант ростом, в пьяной драке с местными интендантами перекалечил сразу двенадцать человек. Его замкнули в осаде дверей, но он проломил стенку ресторана и ушел, перебив на прощание посуды на триста шестнадцать рублей с копейками. В этом гулливеровском разгуле Карабанов разгадал силу Ватнина и правильно решил, что сотник набуянил от горя... Перед ужином Карабанову принесли письмо. Очень краткое по содержанию: Я остановилась в "Кавалерской" гостинице. Надеюсь, вы остались после всех подвигов прежним моим рыцарем. Если угодно, вы можете встретить меня в восемь часов вечера у Екатерининского источника. Всегда ваша. - Странные женщины! - сказал Карабанов. - Мне казалось, что уже все кончено... Однако она быстро оправилась от своих потрясений!.. Вечером Андрей накинул скромный мундир казачьего офицера, натянул чистые перчатки и на попутном дилижансе доехал до минеральных ванн. Боржоми, сильно запыленный и набитый понаехавшей публикой, утопал в музыке военных оркестров, в шарканье множества гуляющих ног и женском смехе. Из Воронцовского парка, раскинувшегося на горе, уже тянуло вечерней прохладой. Карабанов решил ждать у входа в павильон, стены которого были исписаны заезжими лунатиками-поэтами. Многочисленные перлы поэзии, вдохновленные употреблением нарзанов, испещряли гранит царапинами строчек. "Люблю тебя, дитя природы, за поступь дерзкую твою и за целительные воды, которые с тобою пью!.." - Господин, - сказал Карабанов одному из словоблудов, - а ьам не стыдно пачкать стены? Фигура престарелого чиновника медленно повернулась к Андрею, прижимая к груди букетик цветов. Губа чинодрала была сизой, плотоядно отвисшей. Щелкнув вставной челюстью, бритый оскалился. - Ах, какой прелестной я несу эти цветочки, - сказал он, слезливо мигнув. - Вы не знаете ли случайно рифму на слово "солнце"? Первая строчка у меня получилась так: "Приходи скорее, мое солнце..." Не знаете? - Знаю, - ответил Карабанов. - Можете записать: "Приходи скорее, мое солнце, забирай скорее мои червонцы!.." - Извините, - обиделась мумия, - но прелестная влюблена в меня бескорыстно... Кто-то, неслышно подойдя сзади, закрыл Карабанову глаза мягкими ароматными ладонями. Тихий смех за спиной, дыхание женщины - всегда волнующее. - Аглая! - сказал Карабанов, и ладони упали с его глаз. Он повернулся. Его кузина, единственная из всей родни, которую он любил, стояла перед ним, такая чудесная, вся будто сотканная из легкого газа, с тихой улыбкой на крохотных губах. - Боже мой! - растерялся Андрей, хватая ее руки и целуя их часто-часто. - Боже мой, как я рад, княжна... Милый вы мой, славный человек! Давно ли вы здесь? Как узнали про меня? Дорогая моя Долли! Концом прогулочного зонтика она ударила его по плечу. |
