|
- Это Вера Фигнер, - сказал полковник. - Я помогаю вам назвать ее потому, господин капитан, чтобы вы не выглядели глупо, если откажетесь признать ее своей знакомой. Ее знают многие из петербургской молодежи. И вы тоже. - Странно, - удивился Некрасов, - вы навязываете мне знакомства, которых я, может быть, и не желал бы иметь. Эта девица совсем не в моем вкусе. Я склонен увлекаться больше брюнетками. - Допустим, - согласился полковник. Снова фотография - хорошая, четкая, на толстом картоне. Изображен на ней друг Желябова - кличка его Маркиз, но настоящего его имени Некрасов действительно не знал. Встречались они только единожды - на квартире Лизогуба. - Ив этом случае, - ответил Некрасов, - помочь вам, к сожалению, не могу. - У меня и своих помощников достаточно, - основательно заметил Васильев-Бешенцев. - И не помощи я прошу от вас, господин штабс-капитан. Знаете вы Маркиза или нет? - Нет. Васильев-Бешенцев постучал по карточке пальцем: - Уж этого-то господина вы непременно должны знать! - Позвольте взглянуть поближе. - Пожалуйста... Вспомнили? - Нет. Не знаю и этого господина... Васильев-Бешенцев поднялся. Проходя по комнате, бережно расправлял широкие листья фикусов. Остановился за спиной Некрасова и сказал ему - в спину, по-разбойничьи, словно ножом резанул: - Вы обвиняетесь в принадлежности к злонамеренной организации "Земля и воля", и распоряжение о вашем аресте поступило непосредственно из Петербурга... Как офицеру генерального штаба его величества, вам угрожает особо суровая кара! Единственное, что может еще спасти вас, так это... - ...бежать! - досказал за жандарма Некрасов. - Я об этом и без вас догадываюсь. В этот день его перевели с офицерской гауптвахты в секретную тюрьму Закавказского округа, посадив в высокую, но тесную гробовину одиночной камеры. Стены были однообразны и гладки до чертиков, только в углу была выцарапана гвоздем одинокая, вселяющая бодрость фраза: Ай, люли, ай, люли! Будут спрашивать - молчи! Между тем, как добрый начальник своих подчиненных, генерал-квартирмейстер Ползаков не мог не навестить Некрасова, который попал в беду. Старый вояка понимал людские отношения просто: поклонился человеку "в случае" - подлец, отвернулся от человека в беде - тоже подлец. Ползакова, конечно, не допускали до свидания с политическим преступником. Но, на беду, дежурным жандармом оказался офицер, носивший не совсем русскую фамилию Кампенгаузен-Броуна, и теперь можно было толковать генералу что угодно - он все равно никого не слушал. - Ага! - рычал он. - Одна шайка... Всех вас давить надо, мать в перемать... пруссаки поганые! Генерал добился своего - его допустили к Некрасову, которого предварительно перевели в канцелярскую комнату. Ползаков сунул штабс-капитану сто рублей "на дорожку", и Юрий Тимофеевич их взял у старика, чтобы не обидеть его сердца. Но ему тоже попало от строптивого генерала. - Всё немцы! - сказал он. - Всё они, проклятые... Они и политику придумали. Говорил я тебе, чтобы сторонился ты их. Так нет, ты еще под мое начало одного подсовывал... На прощание они поцеловались. И потекли дни. |
