— Иди, иди, дурачина, не бойся, я ничего худого тебе не сделаю, — проговорила Марина, покосилась на Кузнецова, кивком головы поблагодарила его. Собака подошла к Марине, остановилась в шаге от девушки. Марина сдернула с шеи яркую, разрисованную историческими зданиями то ли Франции, то ли Англии косынку, потянулась к собаке, повязала косынку ей на шею.

— Собака — друг человека, — пропел Алешечка. — А друг человека — это незаменимая ищейка, находит пластиковые мины, если те бывают засунуты в замочную скважину или опущены в чайник, отыскивает клады и заблудившихся детишек, потерянные вещи и зарытые в землю деньги, на таможенных кордонах находит наркотики, как бы они тщательно ни были запрятаны. Для того, чтобы собака безошибочно определяла наркотики, ее, кстати, саму делают наркоманкой, и тогда она из шкуры вылезет, а обязательно отыщет марихуану или гашиш. Давай сделаем из этой собаки наркоманку, а? Если, конечно, гражданин не будет против, — Алешечка покосился на Кузнецова.

— Эта собака — другая, — сказала Марина, — она распознает людей, хороший человек или плохой. И тоже, представь себе, безошибочно.

— Итак, давайте обсудим меню. Съедим по два шашлыка на брата? — Поскольку, кроме шашлыка, в меню ничего другого не было, то Игорь не стал ждать ответа и направился к мангалам.

— Возьми еще один шашлык, для этого вот человечка, — Марина, потянувшись, потрепала собаку за ухом.

— Слушаюсь и повинуюсь, — церемонно поклонился Игорь, в его взгляде мелькнуло что-то завистливое, незнакомое, раньше этого в его взгляде не было, добавил тихо: — королева… — Видать, он завидовал Алешечке, тому, что красивая девушка Марина принадлежит ему.

— Этот человечек съест и два шашлыка, и три, и четыре.

— Возьми два шашлыка, возьми три, — сказала Марина, — возьми, сколько надо.

Словно бы поняв, о чем идет речь, собака благодарно вильнула хвостом, светлые лунные глаза ее перестали светиться, успокоились.

— Возьму, сколько дадут, — Игорь покосился на пса, и Кузнецов неожиданно понял, что тот ревнует Марину не только к Алешечке, а и к этой собаке, усмехнулся понимающе: молодость есть молодость. Вполне возможно, что Игорь согласился бы поменяться сейчас местами с собакой, лишь бы ощущать на своей голове руки Марины, следить за ее движениями, предугадывать желания, сторожить ее дыхание. — Но собак я не люблю, — сказал Игорь, — люблю кошек.

— Тьфу, — сплюнул на снег Алешечка, — неблагодарнее кошки ничего на свете нет.

Кузнецов был согласен с Алешечкой. Хотя нельзя сказать, чтобы он особо уж не любил кошек, нет, он относился к ним терпимо, иногда даже переживал, если обижали каких-нибудь дворовых горластых мурок, заступался за них, покупал хлеб и колбасу, нарезал дольками, оставлял на асфальте под окном, умилялся, когда те не отвергали дар, щурил глаза благодарно, чувствуя в эти минуты свою причастность к природе, к ее жизни и нехитрым мирским делам. Но были и кошки, которые вызывали у него если не отвращение, то, во всяком случае, изжогу, которую обязательно надо было гасить содой.

Однажды в декабре, слякотном промозглом месяце, он побывал в благословенной Рузе — старом подмосковном поселке, стоящем на берегу одноименной реки, черной, просматривающейся до самого заиленного плодоносного дна, спокойной, как древняя песня о степи и небесном раздолье, — в доме отдыха, а точнее в доме творчества ВТО — отпускной обители актеров, приезжающих сюда насытиться кислородом и хвойным духом. В зимние месяцы дом творчества ВТО заселял люд, совершенно чуждый актерскому миру.