— Мои носовые пазухи врагу не пожелаю.

Они продолжают болтать и смеяться, когда самолет касается взлетно-посадочной полосы.

28. Риса

Риса не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в корзине, в которой ле­тит Коннор. Впрочем, она уверена, что маль­чишки будут говорить о том, о чем они всегда говорят, куда бы ни попали. Риса не подозрева­ет, что в их клетке происходит ровным счетом то же самое, что и в той, где находится она, да и почти что в любом другом контейнере, стоя­щем в багажном отделении: люди стараются побороть страх, высказывают невероятные предположения, задают друг другу вопросы, которые вряд ли решились бы задать при дру­гих обстоятельствах, и делятся сокровенными историями. Детали конечно же меняются от корзины к корзине, как и сидящие в них люди, но общий смысл происходящего остается неиз­менным. Выйдя на свободу, никто уже не будет говорить о том, о чем говорилось в корзинах, а многие даже себе не признаются в том, что го­ворили об этом, но после всего, что им при­шлось пережить вместе, невидимые узы това­рищества, скрепляющие их, все равно станут крепче.

В попутчицы Рисе достались: толстая плак­са, девочка, взвинченная неделей никотино­вой абстиненции, и бывшая жительница госу­дарственного интерната, ставшая, совсем как Риса, невольной жертвой сокращения бюдже­та. Ее имя Тина. Другие попутчицы тоже назва­лись, но Риса запомнила только имя другой си­роты.

— Мы с тобой очень похожи, — сказала ей Ти­на в начале полета, — могли бы запросто быть близнецами.

Несмотря на то что кожа у Тины цвета ум­бры, Риса не может не признать того, что в ее словах заключена истина. Всегда утешительно сознавать, что человек, с которым ты попал в грудную ситуацию, обладает схожим жизнен­ным опытом. Впрочем, есть в этом и негатив­ный момент — Рисе кажется, что ее жизнь на­поминает одну из мириад пиратских копий, сделанных с настоящего, лицензионного фильма. Естественно, дети из государствен­ных интернатов не все на одно лицо, но со многими случается одно и то же. Даже фами­лию им дают одну и ту же, и Риса часто про­клинает того, кто придумал называть их всех на один лад — Сирота, — как будто быть сиро­той и помнить об этом всю жизнь так уж при­ятно.

Самолет заходит на посадку, и все начина­ют ждать.

— Почему так долго? — спрашивает нетерпе­ливая девочка, страдающая от никотиновой за­висимости. — Я этого не вынесу!

— Может, нас перегрузят в машину, а может, в другой самолет, — высказывает предположение толстуха.

— Лучше бы этого не было, — говорит Риса. — В клетке недостаточно воздуха для второго полета.

За стенкой клетки раздаются какие-то зву­ки — рядом явно кто-то есть.

— Тихо! — говорит Риса. — Слушайте.

Рядом кто-то ходит и стучит. Раздаются чьи-то голоса, но что именно говорят, непонятно. Потом кто-то приоткрывает крышку клетки, и внутрь врывается горячий сухой воздух. В ба­гажном отделении сумрачно, но после долгих часов, проведенных в темноте, тусклый свет кажется девочкам ярче прямых лучей восходя­щего солнца.

— Есть кто живой? — спрашивает кто-то снару­жи.

Риса точно знает, что это не кто-то из отправлявших их надзирателей — голос незнакомый.

— Все в порядке, — отвечает она. — Можно вы­ходить?

— Нет еще. Нужно открыть остальные корзи­ны, чтобы впустить воздух.

Через щель Риса видит, что разговаривает с парнем примерно своего возраста, может, да­же моложе, в бежевой майке и брюках цвета ха­ки. Он весь потный, и щеки загорелые. Даже не загорелые — обожженные солнцем.

— Где мы? — спрашивает Тина.

— На Кладбище, — отвечает мальчик и отхо­дит к следующей клетке.