|
- А ведь и правда. Вы же говорили, что вы - рантье. Где вы живете? - В Париже, но я уехал. - Без жены? - Да. - Из-за женщины? - Нет. Ее глаза выразили недоумение, потом опять подозрительность. - Почему же тогда? - Не знаю. Просто так. - У вас нет детей? - Есть. - И вы спокойно оставили их? - Они взрослые. Дочь замужем. Неподалеку от них играли в бридж какие-то солидные, преисполненные важности особы; двое парней возраста Алена играли на бильярде, поглядывая на себя в зеркала. - Я не хочу больше ночевать в этой гостинице. Он понял, что она стремится убежать от неприятных воспоминаний, и не ответил. Между ними пролегло долгое молчание. Они сидели, неподвижные, тяжелые, и атмосфера вокруг них омрачалась. Скоро зажгут свет. От стекла, возле которого они сидели, теперь веяло холодком. Жюли смотрела на толпу, прогуливающуюся по тротуару, - может быть, потому, что ничего другого ей не оставалось, может, просто для виду, а может, надеясь или боясь - увидеть Жана. - Вряд ли я останусь в Марселе, - сказала она наконец. - Куда же вы поедете? - Не знаю. Куда-нибудь подальше. В Ниццу или в какой-нибудь уголок на берегу моря, где никого нет. Мне надоели мужчины. В любой момент оба могли встать, попрощаться, разойтись в разные стороны и никогда больше не встретиться. Казалось, они просто не знают, как это сделать, и потому продолжают сидеть. Чувствуя себя неловко за столиком с пустой кружкой, г-н Монд подозвал официанта, снова заказал пива. Она же задержала официанта и спросила: - Когда уходит поезд на Ниццу? - Сейчас принесу расписание. Она передала его г-ну Монду, и тот нашел два поезда: один, скорый, уходил из Марселя в семь, другой, девятичасовой, останавливался на каждой станции. - Вы не находите, что здесь уныло? Тишина угнетала, зал казался пустым, словно между редкими посетителями было слишком много воздуха; каждый звук слышался отдельно от других, приобретал огромное значение - и восклицания картежников, и удары шаров, и сухие щелчки шкафчика для тряпок, то открываемого, то закрываемого официантом. Зажигались лампы, и от этого становилось несколько легче, но тогда, в сумерках, возникало тягостное серо-пепельное зрелище улицы, забавное шествие мужчин, женщин, детей; незнакомые друг с другом, они шли быстро или медленно, задевая, обгоняя соседей, направляясь Бог знает куда, а может, и никуда, а пузатые автобусы, битком набитые людьми, увозили свой груз по всем направлениям. - Вы позволите? Официант позади них задергивал на медной штанге плотные шторы из красного мольтона, одним-единственным движением сводя на нет внешний мир. Глядя на свой бокал с пивом, г-н Монд вздохнул. Он увидел стиснувшие сумочку руки своей спутницы. И ему пришлось как бы проделать огромный путь во времени и пространстве, чтобы найти самые простые, самые глупые слова, которые, когда он их наконец произнес, растаяли в банальности обстановки: - Мы можем сесть на девятичасовой. Жюли ничего не ответила, но осталась сидеть; пальцы ее на сумочке из крокодиловой кожи разжались. |
