|
Я въехал на тротуар вслед за Зербом, но только дождавшись ближайшей подъездной дорожки, где бордюрный камень отсутствовал. Я подумал о разнице между нами. — Тебе не кажется, что ты — особенный? — Ага, — сказал он и, стоя на педали с одной стороны велосипеда, въехал на лужайку перед своим домом и остановился. — А ты? Я тоже остановился, замер на педалях, пока велосипед не начал терять равновесие, потом соскочил и положил его на траву. — Конечно, я — особенный, — сказал я. — Все мы особенные! Назови мне хоть одного в нашем классе, хоть одного во всей школе Марка Твена, кто планирует вырасти и стать неудачником! Зерб сел на траву, скрестив ноги и опершись о сиденье своего велосипеда. — Но ведь все так и происходит. Что-то случается между временем, когда мы уверены в том, что мы — особенные, и временем, когда мы начинаем понимать, что это не так и что мы — обыкновенные неудачники. — Со мной такого не случится, — сказал я. Он засмеялся. — Откуда ты знаешь? Откуда такая уверенность? Может быть, мы на самом деле еще не взрослые. Может быть, взрослым человек становится только тогда, когда перестает считать себя кем-то особенным. Может, быть неудачниками под силу только взрослым? — Иногда по утрам я, проснувшись, выхожу из дома, и воздух такой... зеленый, понимаешь? Воздух говорит тебе: “Сегодня что-то случится! Сегодня случится что-то очень значительное”. И хотя, сколько я помню, ни разу ничего такого не случалось, но это ощущение... Вроде бы ничего не происходит, но в то же время происходит. Ты понимаешь, о чем я? — Может быть, тебе просто очень хочется, чтобы что-то произошло? — Я не выдумываю, Бадж! Честное слово, я ничего не выдумываю. Что-то действительно есть такое, и это что-то будто зовет меня. Ты ведь тоже это слышишь, разве нет? Я имею в виду, ты тоже иногда это чувствуешь? Он посмотрел мне прямо в глаза. — Это как бы свет внутри меня, — сказал он, — как будто я проглотил звезду. — ТОЧНО! И хоть ты тресни, тебе никогда не найти эту звезду, даже с микроскопом величиной в дом! Мой друг лег рядом с велосипедом и наблюдал за опускающимися сумерками сквозь деревья. — Днем звезды не увидишь. Нужно закрыть глаза, словно приспособиться к темноте, и тогда увидишь этот слабый свет вдали. Ты это видишь, Дик? Только близкие друзья могут так разговаривать, подумал я. — Этот свет — серебристая якорная цепь, уходящая из виду в глубокие воды. — Глубокие воды! — сказал он. — Ой, точно! А мы ныряем, скользим в глубину, и там глубоко-глубоко цепь приводит к якорю — затонувшей звезде. Я чувствовал себя дельфином, который вырвался из неволи в открытое море и нашел там друга-близнеца. Не один я чувствовал Нечто, влияющее на нас, — Нечто, не поддающееся словесному описанию. — Так ты это знаешь, Бадж! Светящийся якорь! Я плыву к нему, и даже если все плохо, все прекрасно. Я погружаюсь все глубже, моя лодка уже не видна на поверхности, а якорь светится ярче самой яркой лампочки и он — внутри меня. — Да, — сказал он задумчиво и уже без улыбки. — Он действительно там. — Что же ты собираешься с ним делать? Ты знаешь, что этот... свет... там, и что теперь? — Думаю, я подожду. — Ты подождешь? Черт, Бадж, как ты можешь ждать, зная, что оно там? Надеюсь, он понял, что в моем голосе звучало разочарование, вовсе не злоба. |
