|
И там, за вершиной ближайшей горы, акварельно-туманно про-ступали другие гребни, с рассыпанной по ним красной черепицей крыш окрестных кибуцев и поселков, вроде Шореша. И вот в этой-то зале – а дверь в нее оберегалась пуще входа в сераль: надо было накло-ниться и пошарить, как следует, в корзине с луком и чесноком, нащупать на дне, среди сухой и ломкой, цепляющей пальцы шелухи, ключ от решетки, – в этой зале царил отменный порядок, хотя вокруг широкого – в четыре квадратных метра – стола со столешницей из полированного здешнего камня, были произвольно расставлены: верстак с набором столярных инструментов; фундаментальный мольберт с винтовым подъемником; открытый этюдник с выскобленной до яичного блеска палитрой и странные козелки, вокруг которых установлены были два голенастых, как аисты, по-движных софита-рефлектора. Вдоль стен располагались три разновеликих шкафа. За стеклянными дверцами первого, лабораторного по виду, выстроилось несметное мно-жество банок, колб, бутылок и склянок, а также коробок с тюбиками разных размеров. На внутренней стороне дверей второго шкафа – высокого и просторного, как платяной, – в специальных гнездах сидели различные инструменты: кисти, ножи, мастихины, скальпели, пин-цеты, молотки и ножницы, щипцы, железные линейки, палитры и еще десятка два предметов необъяснимого назначения. В этом шкафу хранились на полках: утюги чугунные и электриче-ские, электрошпатель, аэрограф с компрессором для распыления лака, лампа-лупа, микроскоп, дорогие фотоаппараты с несколькими объективами. Наконец, портативный рентгеновский аппарат и пылесос. Третий шкаф своей глубиной напоминал скорее огромную тумбу без полок, в которой рядком стояли несколько холстов на подрамниках. Окна в этой зале не нуждались в решетках, вряд ли кто смог бы сюда подняться снизу: дом даже слегка нависал над обрывом, создавая иллюзию вплывающей в ущелье каравеллы. Перед окнами можно было стоять часами… Склоны гор – и этой, на вершине которой двумя широкими скобами уселся дом, и той, что напротив, – не были засажены, как повсюду в окрестностях, скучными соснами. На их древних, разровненных и подпертых рядами камней, террасах, в вечном движении пребывали беспокой-ные кроны олив. И когда налетал внезапный шквал ветра, серебристые эти кроны рокотали пар-титами Баха. * * * Времени до полета оставалось все еще достаточно, во всяком случае, вполне достаточно для тех нескольких дел, которые надо было непременно завершить. Для начала он включил кондиционер, переоделся в старый спортивный костюм, вынул из шкафа и надел длинный, как у официантов, фартук; снял стоявшую на мольберте картину и пе-ренес ее на козелки, положив лицевой стороной вверх. Из шкафа со стеклянными дверцами достал вату, баночку с лаком, склянку с пиненом, бу-тыль скипидара и компрессор с аэрографом. Все это выставил рядком на столе. Затем минут пять подготавливал работу: разводил лак пиненом, возился с компрессором, проверяя на листе бумаги равномерность распыления. В древности иконописцы лакировали иконы, растирая ладонью и тонко разравнивая по де-реву небольшое количество олифы: мастер использовал тепло руки, чтобы лак дольше сохранял подвижность. Иногда между первым и заключительным покрытием проходили недели и месяцы, а то и годы. И первая лаковая пленка должна быть как можно тоньше, тогда остается возможность «нагнать» лак постепенно, дабы места тонировок по фактуре не отличались от авторской живописи. Первый слой лака на этой картине просыхал здесь сутки, в прохладной тишине дома. Ну, а сейчас… сейчас мы добавим красавице еще один покров невесомой кисеи… Закончив распыление, он несколько мгновений стоял над полотном в полусогнутом поло-жении, напряженно – против света – вглядываясь в каждый сантиметр поверхности холста, от-сматривая – нет ли пропусков в покровном слое. |
