От одного слова тошнит.

Итак, я сложила свои пакеты на стол в холле: нигде никого, в доме тихо, в золотистом свете плавают пылинки. Девушка не знала, что ей предстоит в этот солнечный августовский день. О, как мало она знала, эта бедная маленькая девственница!

…Сложила свои пакеты и вспомнила, что должна была отвести «феррари» на станцию обслуживания. Ну, да уж слишком поздно сегодня, поеду завтра, часов в девять. Я пошла в библиотеку, чтобы позвонить тем людям, которые обслуживают иностранные марки, хотя сами вовсе не иностранцы, бедняжки, сняла трубку и услышала голоса.

Услышала, как они разговаривают.

Мой отец и женщина.

О Боже, Боже, Боже, что они говорили!

Я стояла ошеломленная, в ужасе от этих непристойностей. Белоснежка побагровела, краска залила ее девичьи щеки. Так же она покраснела, когда он расстегнул «молнию» на брюках, но это было в другой стране, и, кроме того, та девка умерла. Я никогда не любила ездить верхом, это была, конечно, его идея, папина. Милый папа с его блестящими идеями — такими, например, как посадить меня на лошадь и нанять Черного Рыцаря учить меня езде. О, он научил меня, ол-райт, «буду учить тебя, дорогая».

Я стояла там изумленная, растерянная, уничтоженная. Будучи девушкой, как я уже упоминала, я была охвачена стыдом, когда услышала эти страстные слова в жаркий августовский полдень. А если нет, тогда примите во внимание, что это просчет докторов, ученых-физиологов, потому что, как вы легко заметите, я как-то путаюсь относительно того, почему я была заключена в ту, первую Гробницу, когда все, что я сделала, — а что я сделала… почему я оказалась там? Я была невинна, как свежевыпавший снег. Я встала на колени только потому, что он заставил меня это сделать. «Прими меня, дорогая», — сказал он, потрепав Белоснежку по голове. Я перед ним на коленях, черные сапоги, начищенные до блеска, о, какие ужасные вещи говорила женщина по телефону, эти голоса…

Вы знаете, мой отец сказал: «Не то чтобы я ревнив», а она воскликнула: «Ого! Он не ревнив!» Чтобы поддразнить его. Молодой голос. Он называл ее Трейси, он называл ее Распутная Ведьма Трейси, но не упоминал ее фамилии. Трейси и Трейси. О, какие проблемы возникли у меня из-за этого! Как трудно было найти ее после того, как она довела его до сердечного приступа, — о, какие ужасные вещи говорила она ему по телефону!

Белоснежка — в роли невольного соглядатая — приходит к выводу: дорогой папа расстроен из-за того, что Маленькая Бимбо Трейси отправилась в Лос-Анджелес навестить старого друга, не посоветовавшись с Бедным Богатым Папочкой и не предупредив его. Теперь она вернулась, Маленькая Бимбо Трейси, и говорит папе, что он — ревнивый старик, даже в ванную не отпускает ее одну. Такие интимности! Интимный разговор по телефону в то время, как Белоснежка краснеет и бледнеет от нахлынувших на нее чувств, которые невозможно выразить.

Должна ли я теперь выражать их?

Я была в белом в тот день — Белоснежка была в белом, — белое платье, белые туфельки, белые, отделанные кружевами трусики-бикини, неумышленно, к моему удивлению, ставшие мокрыми, когда я слушала их разговор, эти хрипловатые голоса, интимные подробности, которыми они обменивались… Конь бил копытом, стоя позади. Бей сильнее копытом… О! Входи глубже, глубже, глубже, дорогой.

Он протестовал, конечно. Он был наверху, в спальне, которую делил с моей матерью, разговаривал с этой мерзкой потаскушкой, но он протестовал энергично, да, энергично, я должна добавить, он заявил, что вовсе не ревнив по натуре, обычная порядочность, продиктованная ее обязанностью информировать его о своем местопребывании.