Екатерина, очередная сожительница Шкурника, сперва еще таскала им закуску – соленья, колбасы. Присаживалась за стол, обмениваясь ничего не значащими фразами. И вскрикивала, когда Шкурник щипал ее за бока. Но застолье сильно затягивалось, собутыльники достаточно окосели, прикрикнули на нее грубо пару раз. Катюха терпеть не стала, она все же была бой-баба. Поэтому поджала губы, выдала что-то заковыристо-матерное – привыкла на базаре, где раньше торговала дешевой мануфактурой, костерить кого ни попадя. Потом объявила:

– Мне дела с утра работать, а не пузо на завалинке чесать! Вы хоть до завтрашнего вечера бельма заливайте! А я спать!

И гордо удалилась.

Шкурник проводил ее задумчивым взглядом и проговорил с тоской:

– И эта свой норов кобылий показывает. Нарывается.

– Ага, – икнул Бекетов.

– Как-то не держатся бабы у меня, атаман!

– Так как им удержаться, если ты их всех решаешь под горячую руку?

– Дуры потому что. Вон Катюха. Вроде и справная, и все при ней. – Глаза Шкурника мечтательно затуманились, а потом сделались злыми и колючими. – И все равно. Уже начинает своей бабской дурью удивлять. И в мошну мою заглядывает. Ну зачем вот так?

– Ты бы лучше о деле думал, чем о бабах, – рассудительно произнес Бекетов.

Его всегда удивляло, с какой готовностью всегда вешались на Шкурника женщины, притом определенного развязного склада. Наверное, влекло их его неистовое звериное нутро. Прилипали всегда так, что не отлепишь.

– Так чего мне о нем думать? – недоуменно произнес Шкурник. – Думаешь у нас ты. Вон, еще благородие думал, пока думалку не оторвали. А моя забота – делать.

Бекетов кивнул, признавая правоту этой оценки. И тут у него в голове, шумящей от самогона, стали рождаться складные мысли и слова.

– Эх, Климушка. Ты полагаешь по недомыслию, что это мы просто на жизнь копеечку зарабатываем.

– Ну так а как же, – кивнул тот.

– Не-е-ет, Клим. Это моя борьба.

– Чаво? – Шкурник удивленно вылупился на атамана.

– Кугель был прав. Крестьянин – это самое вредное на Земле насекомое.

– О как! – крякнул Шкурник.

– Возится всю жизнь, как жук в навозе. Все в хату свою тащит. Все загрести хочет. Чтобы брюхо голодное набить да нищету плодить! И жить рядом с такими – это мученическая мука! И вечно он на тебя косится. Вечно требует, чтоб ты жил, как хочется ему, а не тебе. Вечно у него только зависть и осуждение. Осуждение и зависть.

– Это да, – кивнул Шкурник. – На себе это злобство окаянное ощутил. Идешь, а за спиной тебя так и полощат, так и клянут!

– Если бы только это. Он же тебя с жадной крестьянской хитростью все обмануть норовит. И обвести вокруг пальца. Хотя в итоге только сам себя и обманывает. Все чего-то рассчитывает и обсчитывает и все равно голодным сидит. И у него одна мечта – чтобы у соседа корова сдохла.

– И чтоб дом сгорел, – мечтательно добавил Шкурник. – Дома красиво горят. Особенно соседские.

– Ну да… Кто похитрее – тот соседей объегорит и долгами опутает. Вот так и живут – одни кулаки да батраки. Сейчас батраки собрались кулаков бить. Но те вернутся и опять их опутают долгами. И никакой колхоз это не изменит. Потому что так им во веки веков Богом положено.

– Ишь ты, – с уважением протянул Шкурник, оценивая полет мысли атамана.