Хватает ветер лифчики с окна,

              Что сушатся еще в закатные часы,

              А на диване (где, по всей вероятности, и спит она)

              Чулки валяются, тапки и трусы.

              И я, Тиресий, с дряблыми грудями,

              Тут не пророчу, тут один финал -

              Я сам гостей подобных принимал.

              Вот он пред ней - прыщавый клерк, плебей,

              Его бравада, мне по крайней мере,

              Напоминает шелковый цилиндр

              На брэдфордском миллионере.

              Труба зовет его, окончен ужин,

              Она устала и утомлена,

              Он к ласкам переходит, весь напружен,

              Как будто бы не против и она.

              Он пальцами влезает прямо в это,

              Но там все безразлично, словно вата,

              Его ж возня не требует ответа -

              И не беда, что плоть холодновата.

              (И я, Тиресий, чувствовать имел

              Все, что творится на таком диване;

              Тиресий, что под Фивами сидел

              И с тенями Аида брел и тумане.)

              Венчает все холодный поцелуй -

              И он по темной лестнице уходит...

              Уже едва ли думая о нем,

              Она глядится в зеркало немного,

              И мысль к ней приходит об одном:

              "Все кончилось. И ладно. Слава Богу".

              Когда девица во грехе падет

              И в комнату свою одна вернется -

              Рукою по прическе проведет

              И модною пластинкою займется.

              "Подкралась музыка по водам",

              По Стрэнду и по Куин-Виктория-стрит,

              О город, город, слышу я порою

              Из бара, что на Лоуэл-Темз-стрит,

              Ласкающие всхлипы мандолины,

              Где рыбаки, покуда нет путины,

              Просиживают дни; а рядом

              Ионический Собор

              Св.