Марк Твен. Бессонная ночь
Кое-как добравшись в нашем пешем путешествии до Гейлбрунна, мы решили переночевать здесь в том самом здании, где 300–400 лет тому назад жил старый вояка Гетц фон-Берлихенген, после освобождения своего из одиночнаго заключения в башне. Нам, т. е. моему спутнику Гаррису и мне, отвели ту самую комнату, в которой квартировал этот храбрый рыцарь. На стенах висели еще жалкие остатки тогдашних обоев, четырехвековая мебель давала о себе знать вычурными резными украшениями, а некоторые запахи в комнате были, вероятно, не моложе 1.000 лет. Хозяин показал нам даже и тот крюк в стене, на который суровый старик Гетц, отходя ко сну, вешал обыкновенно свою железную руку. После вечерней прогулки по старинному городку мы рано отправились спать, так как с восходом солнца думали уже продолжать дальнейшее наше путешествие. Гаррис тотчас же уснул, а я ворочался с боку на бок. Кстати говоря, я не берусь утверждать, что человек, немедленно засыпающий, поступает неприлично, но что такой прием, во всяком случае, невежлив — это несомненно. Взволнованный этой безтактностью, я лежал, прилагая тщетныя усилия заснуть. Странно, но в темноте я чувствовал себя одиноким и покинутым; вскоре потом в голове моей стали проноситься тысячи разнообразных мыслей, из которых каждая с бешеной поспешностью старалась обогнать другую. По прошествии часа от всей этой мысленной скачки у меня закружилась голова и я почувствовал себя смертельно утомленным и разбитым. Утомление было настолько велико, что постепенно одерживало верх над нервным возбуждением, так как, хотя я и воображал себя все время бодрствующим, но на самом деле, несомненно, урывками, впадал в забытье. Я заметил это благодаря тому, что каждый раз, как чувствовал, будто лечу навзничь в пропасть, оказывался на полу, животом вниз. Это повторялось от шести до восьми раз, после чего безсознательное состояние окончательно победило мою душу и я впал в дремоту, которая становилась все глубже и, вероятно, вскоре перешла бы в вполне солидный и приятный сон, если бы… Нo что это такое? Я собрал все свои силы и стал прислушиваться: мне почудился какой-то безконечно-далекий звук, который как бы начал приближаться и… Может быть это завывание бури?.. Вот теперь он слышится еще явственней… Или это треск или шум от какой-нибудь машины?.. Ага, теперь отдалось совсем резко… Да ужь не размеренный-ли это топот приближающагося войска?.. Разстояние между мною и звуком продолжало уменьшаться, и вдруг я услышал его в самой комнате… Это — скреблась мышь. И из за таких-то пустяков я столько времени старался сдержать дыхание! Как ни прискорбно казалось мне это, но изменить тут ничего уже было нельзя, — и потому я решил тотчас же заснуть, дабы хоть этим наверстать даром потраченное время. Но решить было куда легче, чем исполнить. Совершенно непроизвольно я стал прислушиваться к треску, производимому острыми зубами мышенка и вскоре это занятие сделалось для меня источником ужаснейших страданий. И если бы хоть это мерзкое животное работало безпрерывно, — так ведь нет: вдруг оно возьмет, да и перестанет, и тогда я ждал и со вниманием прислушивался не начнет-ли оно опять грызть и… Невыносимое состояние! Лицу, которое бы взялось немедленно убить этого мышенка, я в душе обещал вознаграждение сперва в 5, 6, 7 — 10 долларов, а потом постепенно достиг такой суммы, которая с очевидностью окончательно меня раззоряла. Я надел наушники и вплотную прижимал их руками, я пробовал всунуть в уши по пол пальца, — но все напрасно! — чрез все эти преграды, казалось, я слышал еще яснее!.. Наконец, в бешеной злобе, я решился прибегнуть к крайнему средству, испытанному человеком на практике еще со времен Адама, — я решился запустить чем-нибудь в мышенка. Схватив мои дорожные сапоги и приподнявшись на постели, я стал прислушиваться, где именно раздается скрип. |
