|
- Какого позора? да ведь напротив! Поверьте, Степан Трофимович, что всЈ это сегодня же объяснится и кончится в вашу пользу... - Вы так уверены, что меня простят? - Да что такое "простят"! Какие слова! Что вы сделали такого? Уверяю же вас, что вы ничего не сделали! - Qu'en savez-vous; вся моя жизнь была... cher... Они всЈ припомнят... а если ничего и не найдут, так тем хуже, - прибавил он вдруг неожиданно. - Как тем хуже? - Хуже. - Не понимаю. - Друг мой, друг мой, ну пусть в Сибирь, в Архангельск, лишение прав, - погибать так погибать! Но... я другого боюсь (опять шепот, испуганный вид и таинственность). - Да чего, чего? - Высекут, - произнес он и с потерянным видом посмотрел на меня. - Кто вас высечет? Где? Почему? - вскричал я испугавшись, не сходит ли он с ума. - Где? Ну, там... где это делается. - Да где это делается? - Э, cher, - зашептал он почти на ухо, - под вами вдруг раздвигается пол, вы опускаетесь до половины... Это всем известно. - Басни!- вскричал я догадавшись, - старые басни, да неужто вы верили до сих пор? - Я расхохотался. - Басни! С чего-нибудь да взялись же эти басни; сеченый не расскажет. Я десять тысяч раз представлял себе в воображении! - Да вас-то, вас-то за что? Ведь вы ничего не сделали? - Тем хуже, увидят, что ничего не сделал, и высекут. - И вы уверены, что вас затем в Петербург повезут? - Друг мой, я сказал уже, что мне ничего не жаль, ma carrière est finie. С того часа в Скворешниках, как она простилась со мною, мне не жаль моей жизни... но позор, позор, que dira-t-elle, если узнает? Он с отчаянием взглянул на меня и, бедный, весь покраснел. Я тоже опустил глаза. - Ничего она не узнает, потому что ничего с вами не будет. Я с вами точно в первый раз в жизни говорю, Степан Трофимович, до того вы меня удивили в это утро. - Друг мой, да ведь это не страх. Но пусть даже меня простят, пусть опять сюда привезут и ничего не сделают - и вот тут-то я и погиб. Elle me soupçonnera toute sa vie... меня, меня, поэта, мыслителя, человека, которому она поклонялась двадцать два года! - Ей и в голову не придет. - Придет, - прошептал он с глубоким убеждением. - Мы с ней несколько раз о том говорили в Петербурге, в Великий пост, пред выездом, когда оба боялись... Elle me soupçonnera toute sa vie... и как разуверить? Выйдет невероятно. Да и кто здесь в городишке поверит, c'est invraisemblable... Et puis les femmes... Она обрадуется. Она будет очень огорчена, очень, искренно, как истинный друг, но втайне - обрадуется... Я дам ей оружие против меня на всю жизнь. О, погибла моя жизнь! Двадцать лет такого полного счастия с нею. |
