|
- Читайте, читайте! - подхватило несколько восторженных дамских голосов, и наконец-то прорвался аплодисмент, правда мелкий, жиденький. Кармазинов криво улыбнулся и привстал с места. - Поверьте, Кармазинов, что все считают даже за честь... - не удержалась даже сама предводительша. - Господин Кармазинов, - раздался вдруг один свежий юный голос из глубины залы. Это был голос очень молоденького учителя уездного училища, прекрасного молодого человека, тихого и благородного, у нас недавнего еще гостя. Он даже привстал с места. - Господин Кармазинов, если б я имел счастие так полюбить, как вы нам описали, то право я не поместил бы про мою любовь в статью, назначенную для публичного чтения... Он даже весь покраснел. - Господа, - прокричал Кармазинов, - я кончил. Я опускаю конец и удаляюсь. Но позвольте мне прочесть только шесть заключительных строк: "Да, друг читатель, прощай! - начал он тотчас же по рукописи и уже не садясь в кресла. - "Прощай, читатель; даже не очень настаиваю на том, чтобы мы расстались друзьями: к чему в самом деле тебя беспокоить? Даже брани, о брани меня, сколько хочешь, если тебе это доставит какое-нибудь удовольствие. Но лучше всего, если бы мы забыли друг друга навеки. И если бы все вы, читатели, стали вдруг настолько добры, что, стоя на коленях, начали упрашивать со слезами: "Пиши, о пиши для нас, Кармазинов - для отечества, для потомства, для лавровых венков", то и тогда бы я вам ответил, разумеется, поблагодарив со всею учтивостью: "Нет уж, довольно мы повозились друг с другом, милые соотечественники, merci! Пора нам в разные стороны! Merci, merci, merci." Кармазинов церемонно поклонился и весь красный, как будто его сварили, отправился за кулисы. - И вовсе никто не будет стоять на коленях; дикая фантазия. - Экое ведь самолюбие! - Это только юмор, - поправил было кто-то потолковее. - Нет, уж избавьте от вашего юмора. - Однако ведь это дерзость, господа. - По крайней мере теперь-то хоть кончил. - Эк скуки натащили! Но все эти невежественные возгласы задних рядов (не одних впрочем задних) были заглушены аплодисментом другой части публики. Вызывали Кармазинова. Несколько дам, имея во главе Юлию Михайловну и предводительшу, столпились у эстрады. В руках Юлии Михайловны явился роскошный лавровый венок, на белой бархатной подушке, в другом венке из живых роз. - Лавры! - произнес Кармазинов с тонкою и несколько язвительною усмешкой; - я, конечно, тронут и принимаю этот заготовленный заранее, но еще не успевший увянуть венок с живым чувством; но уверяю вас, mesdames, я настолько вдруг сделался реалистом, что считаю в наш век лавры гораздо уместнее в руках искусного повара, чем в моих. |
