|
Но Шатов изо всей силы и безо всякой церемонии заколотил в ставню. Цепная собака на дворе рвалась и заливалась злобным лаем. Собаки всей улицы подхватили; поднялся собачий гам. - Что вы стучите и чего вам угодно? - раздался наконец у окна мягкий и не соответственный "оскорблению" голос самого Виргинского. Ставня приотворилась, открылась и форточка. - Кто там, какой подлец? - злобно провизжал уже совершенно соответственный оскорблению женский голос старой девы, родственницы Виргинского. - Я, Шатов, ко мне воротилась жена и теперь сейчас родит... - Ну пусть и родит, убирайтесь! - Я за Ариной Прохоровной, я не уйду без Арины Прохоровны! - Не может она ко всякому ходить. По ночам особая практика... Убирайтесь к Макшеевой и не смейте шуметь! - трещал обозленный женский голос. Слышно было, как Виргинский останавливал; но старая дева его отталкивала и не уступала. - Я не уйду! - прокричал опять Шатов. - Подождите, подождите же! - прикрикнул наконец Виргинский, осилив деву, - прошу вас, Шатов, подождать пять минут, я разбужу Арину Прохоровну, и пожалуста не стучите и не кричите... О, как всЈ это ужасно! Через пять бесконечных минут явилась Арина Прохоровна. - К вам жена приехала? - послышался из форточки ее голос, и к удивлению Шатова вовсе не злой, а так только по обыкновенному повелительный; но Арина Прохоровна иначе и не могла говорить. - Да, жена и родит. - Марья Игнатьевна? - Да, Марья Игнатьевна. Разумеется, Марья Игнатьевна! Наступило молчание. Шатов ждал. В доме перешептывались. - Она давно приехала? - спросила опять m-me Виргинская. - Сегодня вечером, в восемь часов. Пожалуста поскорей. Опять пошептались, опять как будто посоветовались. - Слушайте, вы не ошибаетесь? Она сама вас послала за мной? - Нет, она не посылала за вами, она хочет бабу, простую бабу, чтобы меня не обременять расходами, но не беспокойтесь, я заплачу. - Хорошо, приду, заплатите или нет. Я всегда ценила независимые чувства Марьи Игнатьевны, хотя она может быть не помнит меня. Есть у вас самые необходимые вещи? - Ничего нет, но всЈ будет, будет, будет... "Есть же и в этих людях великодушие!" думал Шатов, направляясь к Лямшину. "Убеждения и человек - это, кажется, две вещи во многом различные. Я может быть много виноват пред ними!.. Все виноваты, все виноваты и... если бы в этом все убедились!.." У Лямшина пришлось стучать недолго; к удивлению, он мигом отворил форточку, вскочив с постели босой и в белье, рискуя насморком; а он очень был мнителен и постоянно заботился о своем здоровье. |
