|
Тут уж он ее просто испугал, и отдохнула она лишь несколько, самым обманчивым впрочем отдыхом, когда собственно начался роман. Женщина всегда женщина, будь хоть монахиня. Она улыбалась, качала головой и тут же очень краснела и потупляла глаза, тем приводя Степана Трофимовича в совершенное восхищение и вдохновение, так что он даже много и прилгнул. Варвара Петровна вышла у него прелестнейшею брюнеткой ("восхищавшею Петербург и весьма многие столицы Европы"), а муж ее умер, "сраженный в Севастополе пулей", единственно лишь потому, что чувствовал себя недостойным любви ее и уступая сопернику, то-есть всЈ тому же Степану Трофимовичу... "Не смущайтесь, моя тихая, моя христианка! - воскликнул он Софье Матвеевне, почти сам веря всему тому, что рассказывал, - это было нечто высшее, нечто до того тонкое, что мы оба ни разу даже и не объяснились во всю нашу жизнь". Причиною такого положения вещей являлась в дальнейшем рассказе уже блондинка (если не Дарья Павловна, - то я уж и не знаю кого тут подразумевал Степан Трофимович). Эта блондинка была всем обязана брюнетке и в качестве дальней родственницы выросла в ее доме. Брюнетка, заметив наконец любовь блондинки к Степану Трофимовичу, заключилась сама в себя. Блондинка, с своей стороны, заметив любовь брюнетки к Степану Трофимовичу, тоже заключилась сама в себя. И все трое, изнемогая от взаимного великодушия, промолчали таким образом двадцать лет, заключившись сами в себя. "О, что это была за страсть, что это была за страсть!" восклицал он, всхлипывая в самом искреннем восторге. Я видел полный расцвет красоты ее (брюнетки), видел "с нарывом в сердце" ежедневно, как она проходила мимо меня, как бы стыдясь красоты своей. (Раз он сказал: "стыдясь своей полноты".) Наконец он убежал, бросив весь этот горячешный двадцатилетний сон. - Vingt ans! И вот теперь на большой дороге... Затем, в каком-то воспалительном состоянии мозга, принялся он объяснять Софье Матвевне, что должна означать сегодняшняя "столь нечаянная и столь роковая встреча их навеки веков". Софья Матвевна в ужасном смущении встала наконец с дивана; он даже сделал попытку опуститься пред нею на колени, так что она заплакала. Сумерки сгущались; оба пробыли в запертой комнате уже несколько часов... - Нет, уж лучше вы меня отпустите в ту комнату-с, - лепетала она, - а то пожалуй ведь что люди подумают-с. Она вырвалась наконец; он ее отпустил, дав ей слово сейчас же лечь спать. Прощаясь пожаловался, что у него очень болит голова. Софья Матвеевна, еще как входила, оставила свой сак и вещи в первой комнате, намереваясь ночевать с хозяевами: но ей не удалось отдохнуть. В ночи со Степаном Трофимовичем приключился столь известный мне и всем друзьям его припадок холерины - обыкновенный исход всех нервных напряжений и нравственных его потрясений. Бедная Софья Матвевна на спала всю ночь. Так как ей, ухаживая за больным, приходилось довольно часто входить и выходить из избы через хозяйскую комнату, то спавшие тут проезжие и хозяйка ворчали и даже начали под конец браниться, когда она вздумала под утро поставить самовар. |
