|
В ночи со Степаном Трофимовичем приключился столь известный мне и всем друзьям его припадок холерины - обыкновенный исход всех нервных напряжений и нравственных его потрясений. Бедная Софья Матвевна на спала всю ночь. Так как ей, ухаживая за больным, приходилось довольно часто входить и выходить из избы через хозяйскую комнату, то спавшие тут проезжие и хозяйка ворчали и даже начали под конец браниться, когда она вздумала под утро поставить самовар. Степан Трофимович всЈ время припадка был в полузабытьи; иногда как бы мерещилось ему, что ставят самовар, что его чем-то поят (малиной), греют ему чем-то живот, грудь. Но он чувствовал почти каждую минуту, что она была тут подле него; что это она приходила и уходила, снимала его с кровати и опять укладывала на нее. Часам к трем пополуночи ему стало легче; он привстал, спустил ноги с постели и, не думая ни о чем, свалился пред нею на пол. Это было уже не давешнее коленопреклонение; он просто упал ей в ноги и целовал полы ее платья... - Полноте-с, я совсем не стою-с, - лепетала она, стараясь поднять его на кровать. - Спасительница моя, - благоговейно сложил он пред нею руки: - Vous &ecurc;tes noble comme une marquise! я - я негодяй! О, я всю жизнь был бесчестен... - Успокойтесь, - упрашивала Софья Матвеевна. - Я вам давеча всЈ налгал, - для славы, для роскоши, из праздности, - всЈ, всЈ до последнего слова, о, негодяй, негодяй! Холерина перешла таким образом в другой припадок, истерического самоосуждения. Я уже упоминал об этих припадках, говоря о письмах его к Варваре Петровне. Он вспомнил вдруг о Lise, о вчерашней встрече утром: "Это было так ужасно и - тут наверно было несчастье, а я не спросил, не узнал! Я думал только о себе! О, что с нею, не знаете ли вы что с нею?" умолял он Софью Матвеевну. Потом он клялся, что "не изменит", что он к ней воротится (то-есть к Варваре Петровне). "Мы будем подходить к ее крыльцу (то-есть всЈ с Софьей Матвеевной) каждый день, когда она садится в карету для утренней прогулки, и будем тихонько смотреть... О, я хочу, чтоб она ударила меня в другую щеку; с наслаждением хочу! Я подставлю ей мою другую щеку comme dans votre livre! Я теперь, теперь только понял, что значит подставить другую... "ланиту", Я никогда не понимал прежде!" Для Софьи Матвеевны наступили два страшные дня ее жизни; она и теперь припоминает о них с содроганием. Степан Трофимович заболел так серьезно, что он не мог отправиться на пароходе, который на этот раз явился аккуратно в два часа пополудни; она же не в силах была оставить его одного и тоже не поехала в Спасов. По ее рассказу, он очень даже обрадовался, что пароход ушел: - Ну и славно, ну и прекрасно, - пробормотал он с постели; - а то я всЈ боялся, что мы уедем. Здесь так хорошо, здесь лучше всего... Вы меня не оставите? О, вы меня не оставили! "Здесь", однако, было вовсе не так хорошо. |
