– Кто им помогает?

Медсестра нажала на кнопку лифта.

– Никто. Сейчас формируют программу борьбы с наркоманией, однако главные проблемы, насилие над детьми и его последствия – для этого создан новый термин – «бихевиористское расстройство», – не привлекают внимания. Если ты вор, существуют программы. Если грубо обращаешься с детьми, тоже есть программы, однако девушки – парии общества. Никто не делает для них чего‑то заметного. Только церковные группы проявляют к ним какой‑то интерес. Вот если бы кто‑то сказал, что это – болезнь, тогда, может быть, на них обратили бы внимание.

– А это болезнь?

– Джон, я не врач, а всего лишь медсестра, да и к тому же это выходит за пределы моей компетенции. Я ухаживаю за пациентами, перенесшими операции. Ну хорошо, мы разговаривали за ленчем, и мне кое‑что стало известно. Просто поразительно, сколько их погибает. Излишние дозы наркотиков, случайно это или намеренно, кто знает? Или они встречают жестокого мужчину, или их сутенеры обращаются с ними слишком круто, и тогда они оказываются здесь, а их физическое состояние бывает недостаточно удовлетворительным, и многие умирают. Гепатит от инфицированных игл, пневмония, прибавь к ним тяжелую травму – и это становится смертельным. Но разве кто‑то собирается что‑то предпринять для них? – О'Тул посмотрела в пол, когда лифт остановился. – Молодые люди не должны умирать такой смертью.

– Да. – Келли посторонился, уступая ей путь к выходу из лифта.

– Но вы – пациент, – возразила она.

– Зато вы – леди, – ответил он. – Извините, но так уж я воспитан.

Кто этот парень? – спросила себя Сэнди. Она ухаживала, разумеется, не только за этим пациентом, но профессор приказал ей – ну, если не приказал, то «предложил», а «предложение» профессора Розена всегда звучит весьма убедительно, особенно с тех пор, как она начала испытывать уважение к нему как к другу и советчику, – обеспечить за этим Келли специальный уход. Это не было сводничеством, как она заподозрила сначала. Он все еще был слишком слаб, слишком страдал – но страдала и она, хотя отказывалась признать это. Какой странный мужчина. Во многом похож на Тима, но гораздо сдержанней. Необычная комбинация мягкости и жесткости. Она не забыла того, что видела на прошлой неделе, но теперь это прошло, и он даже не намекнул на происшедшее. Он относился к ней с уважением, ни разу не отзывался с одобрением о ее фигуре, как это делали многие пациенты (и на что она делала вид, что возражает). Он был так несчастен и одновременно так целеустремлен. Его отчаянные усилия поскорее восстановить силы. Его внешняя жесткость. Как примирить это с его несовместимо хорошими манерами?

– Когда меня выпишут? – спросил Келли шутливым тоном – хотя недостаточно шутливым.

– Через неделю, – сказала О'Тул, ведя его от лифта. – Завтра снимем повязку.

– Вот как? Сэм ничего не говорил об этом. Значит, я снова смогу пользоваться левой рукой?

– Будет очень больно, – предупредила его медсестра.

– Черт возьми, Сэнди, мне уже сейчас больно, – ухмыльнулся Келли. – Надо начинать привыкать к боли.

– Ложитесь, – распорядилась сестра. Прежде чем он успел возразить, она сунула ему в рот термометр и принялась считать пульс. Затем измерила кровяное давление. Цифры, записанные в его карточке, гласили: температура – 36, 9, пульс – 64, кровяное давление – 105/60. Две последние цифры казались особенно странными.