Несмотря на предупреждения Рэйко, Хироко хотела помочь ей. Работу в лазарете она считала более интересной и полезной, чем на кухне.

Когда Рэйко представила родственницу врачам, те были рады, что у них появилась еще одна помощница. Хироко выдали передник и косынку и для начала поручили застилать кровати, стирать запачканные кровью простыни, чистить тазы и судна. Позднее вечером Хироко вырвало, и Рэйко посочувствовала ей.

– Мне жаль, что тебе досталась такая работа.

– Ничего, все в порядке, – хрипло прошептала Хироко, благодарная уже за то, что вырвалась из тюрьмы. Она была готова выполнять любую работу.

За следующие две недели она привыкла к работе в лазарете. Брала на себя самое трудное и грязное и мало‑помалу начинала общаться с пациентами. Ее приветливость полюбилась всем, а поскольку Хироко бегло говорила по‑японски, то часто переводила старикам, лежащим в лазарете. Пожилые люди особенно хвалили Хироко за знание древних обычаев.

Кен порадовался ее возвращению – с Хироко он мог поговорить о том, что его тревожило, она всегда была внимательной слушательницей. Он даже втайне признался ей, что слышал, как другие нисей поговаривают об отказе от американского гражданства, чтобы вырваться из лагеря и уехать в Японию, и о том, что он уже не раз размышлял над этим. Кен знал, что, приняв такое решение, он разобьет сердце матери, но пребывание в лагере в качестве пленника было ему ненавистно, в то время как другие американцы, такие же как он, сражались за свою страну.

Хироко умоляла его даже не думать о том, чтобы отказаться от гражданства, и уж тем более не говорить матери. Сильнее, чем когда‑либо прежде, Кену хотелось вступить в армию США, но это было невозможно. Те японцы, которых успели призвать в армию, остались на базах или регулярных постах у границ страны. А недавно призывные комиссии стали классифицировать нисей как «иностранцев, непригодных к воинской службе», так что вопрос об армии отпадал и для Кена, и для других юношей вроде него. Хироко радовалась возможности время от времени образумить его. После встреч со своими приятелями Кен распалялся так, что ничего не желал слушать. Один или два раза он получал письма от Пегги из Манзанара, но связь между лагерями была затруднена, к тому же за время разлуки у каждого появились свои проблемы.

Салли тоже жилось несладко. В пятнадцать лет она считала себя уже взрослой и вожделела свободы. Ей хотелось встречаться с молодыми людьми из лагеря, многие из которых были воспитаны не в таких строгих правилах, как она сама. Рэйко старалась не выпускать дочь из виду, но сделать это не всегда удавалось. Хироко несколько раз беседовала с Салли о правилах и обязанностях, о необходимости слушаться мать. Салли раздражалась, когда Хироко приходилось играть роль старшей сестры.

– Ты всего на четыре года старше меня, – возражала она. – Как ты можешь быть такой наивной?

– Мы не хотим, чтобы ты попала в беду, – объясняла ей Хироко, советуя вступить в один из клубов для девочек. Но Салли считала, что это глупо. Хироко стала заниматься с симфоническим оркестром, играла поочередно на пианино и скрипке. В свободное время она учила детей искусству оригами и пообещала начать занятия в кружке аранжировки цветов – когда кончится зима и появятся цветы.

Новости с войны вызывали всеобщий интерес. Несколько обитателей лагеря получали газеты, хотя и не всегда они бывали свежими. Но Хироко сумела узнать, что Эйзенхауэр и его войска высадились в Касабланке, Оране и Алжире вместе с британцами, и сторонники режима Виши в Северной Африке сдались. Это была удачная кампания, и Хироко молилась, прося Бога уберечь Питера.

Четыре дня спустя германские войска вошли в оккупированную Францию – по‑видимому, в основном чтобы подавить французское Сопротивление.