– Задавали много вопросов. Но Такео я ни разу не видела, – объяснила Хироко. – Его увезли в таком же автобусе, как и нас, – возможно, в ту же тюрьму.

Но таких возможностей было не меньше десятка, и обе хорошо понимали это. Такео мог оказаться в Манзанаре, или в лагере, который открыли в Минидоке месяц назад, или за пределами штата в каком‑нибудь из других лагерей – в Хиларивер или Постоне, Аризона; в Гренаде, Колорадо; в Харт‑Маунтин, Вайоминг; в Топазе, Юта. Его могли даже увезти в Арканзас, на Роувер. За последний месяц открылось пять новых лагерей, а еще один, под названием Джером, был готов принять интернированных пленных в любую минуту. Между лагерями существовала связь, но она была ограничена и подвергалась строгой цензуре, и Рэйко не могла разузнать о Такео. Несомненно, в разных лагерях у нее нашлись бы знакомые, но она не знала, кого и куда отправили, как разыскать этих людей. Каждый день приносил новые сюрпризы: появлялся кто‑нибудь из знакомых. Даже сюда, на озеро Тьюл, продолжали прибывать люди.

По своему номеру Хироко поняла, что ее поселили вместе с Рэйко и детьми. Пройдя внутрь, она увидела, что семье отвели две крохотные комнаты: в одной из них на узких койках спали Рэйко, Салли и Тами, а в другой была устроена гостиная. Кен спал здесь, и сюда же должны были поместить Така, если его переведут к семье. В комнате едва хватило места для Хироко, но другие семьи, более многочисленные, ухитрялись разместиться в тесных комнатах. Людям приходилось смириться с тем, что они имели, поскольку они были лишены выбора.

– Как дела у Салли и Кена? – с беспокойством спросила Хироко, вглядываясь в глаза Рэйко и вновь замечая, как постарела и похудела тетя. Рэйко с отчаянием ждала вестей от Така и тревожилась за Хироко.

– С ними все в порядке. Кен работает неподалеку, на полях, но работы там немного – вскоре его переведут на склады. Он мог бы ходить в школу, – со вздохом добавила она, – но отказался.

Кен по‑прежнему негодовал на несправедливость и все время повторял о нарушении конституционных прав. В этом он был не одинок – в лагере собралось немало недовольных юношей, да и взрослых тоже. Некоторые нисей поговаривали об отказе от гражданства и возвращении в Японию, хотя многие ни разу в жизни не бывали там. Это был их единственный выход, если им не хотелось оставаться в лагере или браться за предложенную работу на отдаленных заводах. Они не желали уезжать в Японию, но пребывание в лагерях считали слишком позорным и потому предпочитали попытать судьбу на родине предков. Но Рэйко никогда не помышляла об этом и знала, что Так согласился бы с ней. Они были американцами до мозга костей, и потому им приходилось ждать, когда закончится война.

– Салли в школе, у нее появились новые подруги, – продолжала Рэйко. В лагере образовалось несколько клубов для детей всех возрастов, музыкальные кружки, кружки живописи и садоводства. Уже возник план создания симфонического оркестра и подготовки концерта к Рождеству. Казалось невероятным, что в этом ограниченном, набитом до отказа людьми мирке обитатели решили не жаловаться, держаться с достоинством и пытаться хоть как‑то скрасить свою жизнь.

Пока Рэйко рассказывала, на глаза Хироко навернулись слезы. Эти люди были такими храбрыми, и она тоже не имела права жаловаться или горевать о Питере. Рэйко вновь обняла ее, испытывая чувство, словно обрела одну из своих дочерей, а Тами обняла их обеих вместе с куклой, радуясь возвращению Хироко.

– Теперь мы сможем доделать кукольный домик, правда? – спросила она. С лица малышки исчезла не по возрасту глубокая серьезность и печаль, которые Хироко заметила при встрече.

– Если найдем материалы. – Хироко улыбнулась девочке и крепко пожала ее руку.

Рэйко оглядела Хироко – девушка выглядела лучше, чем в Танфоране, где тяжело перенесла расстройство желудка и дизентерию.