|
Но Кену уже не хотелось идти в армию – он не понимал, почему должен служить стране, которая предала его. Большинство юношей испытывали подобные чувства, их негодование еще не успело затихнуть, когда в первую неделю февраля власти лагеря заявили, что пленники должны принести присягу. Для многих интернированных японцев это не составило труда – все они были преданы США, но Кен и его товарищи возмутились, – узнав, что от них требуется. Два вопроса присяги особенно раздражали их: о том, желают ли они служить в вооруженных силах США, участвовать в сражениях, если им прикажут, и о том, готовы ли они отказаться от любых связей с Японией или императором, – этот вопрос был особенно нелепым, ведь большинство из этих японцев никогда не покидали пределов США. Больше всего Кена и его сверстников приводило в бешенство то, что у них сперва отняли все права, а теперь спрашивали, желают ли они погибнуть за страну, которая так обошлась с ними. Целый год Кен отчаянно желал уйти в армию, но после предательства и заключения в лагере наотрез отказывался служить в войсках или иначе приносить пользу этой стране.
Из тех же принципов многие ребята отказывались дать положительный ответ на два упомянутых вопроса и потому вскоре получили прозвище «нет‑нет ребята». Вскоре их начали отправлять в соседнюю тюрьму – их верность подверглась сомнению. В лагерях поднялся шум. Кен два дня тянул с присягой, не желая ставить свою подпись. Вся семья уже принесла присягу, а Кен с отцом непрестанно вели бурные споры. Такео понимал чувства сына, болел душой за него и за его ровесников. Они были оскорблены, их лишили всех прав. А теперь право служить стране было возвращено. Покинуть лагерь можно было двумя способами – согласившись работать на военных заводах или же отказавшись от гражданства. Это был шанс доказать, что они – настоящие американцы, преданные своей стране граждане, и Такео не хотел, чтобы Кен упустил такую возможность. Он должен был подписать присягу, чтобы не навлечь на себя беду. – Но я больше не чувствую себя американцем, отец, – с жаром возражал Кен. – Я не американец и не японец – так, ни то ни се, – горестно добавил он. Отец не знал, что ответить. – У тебя нет выбора, сынок. Я все понимаю, с уважением отношусь к твоим чувствам, но советую – подпиши присягу. Иначе попадешь в тюрьму, будут большие неприятности. Кен, ты должен послушаться меня. – Уговоры продолжались несколько дней подряд, и наконец, не желая доставлять неприятности родным, Кен согласился – в отличие от многих своих друзей. Они отказались принять присягу потому, что это был единственный способ бороться с несправедливостью, однако всех этих ребят сразу же взяли на подозрение и сочли опасными. Многие немедленно отказались от своего гражданства и предпочли отправиться в Японию, что собирались сделать еще несколько месяцев назад. Кен тоже был не прочь покинуть страну, но из‑за семьи отказался от своего намерения. Тех, кто отказался принять присягу, переселили в другие лагеря, а большинство «нет‑нет ребят» отправили в тюрьму на озере Тьюл. В сущности, за это время тюрьма успела превратиться в отдельный лагерь для лиц, не проявляющих преданности США. Охрану лагеря усилили в очередной раз. Так радовался, что Кен согласился принять присягу, даже если ему в конце концов пришлось бы отправиться на войну и рисковать жизнью. По крайней мере его преданность Америке больше не вызывала сомнений. Семье понадобилось сделать решительное усилие, чтобы подписать присягу, но как только все было кончено, у пленников словно свалилась с плеч невыносимая тяжесть. Хироко с облегчением вернулась к работе в лазарете – началась новая вспышка гриппа. Ей, – настоящей иностранке, присяга дала возможность доказать верность США – именно к этому она и стремилась, а вопрос номер двадцать семь не имел для нее значения, ибо Хироко так или иначе не требовалось служить в армии. |
