Это было чудесно. Она рылась в шкафах, копалась в ящиках и коробках, заглядывала под кровати и перебирала рулоны ткани и стопки постельного белья. Она не нашла ни клада, ни той узорчатой коробки, в которой, согласно легенде, по его словам, он находился, хотя она никогда прежде не слышала этой части легенды.

Зато она нашла маленькие, загадочные и драгоценные памятные сувениры: полное энтузиазма описание ребенком своей жизни, сделанное сто лет назад; сломанную турецкую саблю, старательно завернутую в выцветший мавританский флаг; хрустальный дамский флакон, все еще хранивший слабый аромат роз. Они завораживали ее своими нерассказанными историями. Историями Макларенов.

Ее историей.

Она помнила какие-то обрывки маминых рассказов, но только маминых. Своего отца она почти не помнила. Он вернулся из Лондона вскоре после резни, ему было отказано в милосердии; судьба ее братьев было решена. Он вернулся и узнал о смерти жены и дикой расправе над его людьми. В течение года его не стало.

Майра писала ей о ее предках; то был длинный, сухой список имен, выигранных сражений и покоренных земель. Но эти вещи, – Фейвор осторожно дотронулась до детского колечка с жемчужиной, – эти вещи рассказывали интимные истории. Впервые ее предки стали для нее реальностью.

Какая любящая мать спрятала в выдвижной ящик эту рогатку? Погиб ли кто-то с этой турецкой саблей в руке или она была сломана символически? Этот флакон мог принадлежать ее двоюродной бабушке, этот дневник – ее дедушке.

Рейн не возражал против напрасной траты времени – даже когда она разложила на полу колоду потрепанных карт и сидела над ними до тех пор, пока не вычислила, что в ней не хватает валета червей. Он молчал, методично обыскивая каждый предмет мебели и стоящие у стены сундуки.

Время от времени она ахала от восторга над какой-нибудь редкостью и, поднимая взгляд, видела, что он наблюдает за ней с непонятным выражением на лице. Фейвор не знала, что о нем думать. В течение нескольких минувших часов он был просто молодым человеком, с энтузиазмом занимающимся своим делом. Словно в этой комнате они оба находили для себя те невинные удовольствия, которых были лишены в детстве.

– Ну, это последний крупный предмет, достаточно большой, чтобы в нем могла храниться коробка в два фута, – сказала она, похлопывая по крышке дорожного сундука.

Это было кстати. Солнце сядет через час с небольшим. Если она хочет избежать допроса Майры, ей надо вернуться в свою комнату и переодеться в вечерний наряд раньше, чем старая дама постучит в дверь.

Рейн не ответил, поэтому она подняла тяжелую крышку. Внутри лежало тщательно свернутое атласное одеяние медного и лилового цвета, усыпанное драгоценными каменьями и расшитое серебряными нитями, сверкающее, словно чешуя экзотической рыбы под длинными, узорчатыми стеблями лаванды.

– Что это? – спросил Рейн, заглядывая через ее плечо.

– Не знаю, – ответила Фейвор, отвернувшись в сторону. От него пахло пылью, теплом, мужской усталостью – это был густой аромат, явственный и земной. Она не смела повернуть голову. Его рубаха по-прежнему оставалась распахнутой.

– Черт, по крайней мере один из этих шотландских горцев был щеголем. – Его смех защекотал ей ухо.

– Что это такое? – спросила она, осторожно приподнимая сверкающую ткань.

– Полагаю, это сюртук джентльмена в персидском стиле.

– Это великолепно! – воскликнула Фейвор. Она встряхнула одеяние и приложила к своим плечам. – А для чего эти петельки из ленточек, можете догадаться?

– Живописный наряд.