— Раз, два, три, четыре, пять, прыжок! — выкрикивал Ральф Перкинс. — Это гальярда , уличные оборванцы, а не какой-то деревенский танец! Прыжок!

— Вот же беда с Августином и его мальчишкой, — пожаловался Джеймс Бёрбедж.

— Они поправятся?

— Кто знает? Их выворачивало, они харкали кровью и совершенно истощены. Возможно. Я молюсь за них. — Он нахмурился. — Саймон Уиллоби будет занят в спектакле, пока Кристофер не поправится.

— Это ему понравится, — сказал я кисло.

— Но не тебе? 

Я пожал плечами и не ответил. Я побаивался Джеймса Бёрбеджа. Он арендовал «Театр», а значит был владельцем здания, хотя и не земли, на которой оно стояло, и его старший сын по имени Ричард, прямо как я, был одним из наших ведущих актеров. Джеймс когда-то тоже играл, а до этого плотничал, и по-прежнему сохранил мускулы работяги. Он был высокий, седой, с суровым лицом, с короткой бородой, и хотя больше не играл, но оставался пайщиком, одним из восьми человек, делящих расходы и прибыль «Театра» между собой. «Он рьяно торговался, — сказал однажды мой брат, другой пайщик, — но придерживается договора. Славный человек». 

Джеймс нахмурился, глядя на сцену.

— Ты всё ещё думаешь об уходе?

Я ничего не ответил.

— Генри Ланман, — решительно произнес Бёрбедж, — этот ублюдок говорил с тобой?

— Нет.

— Он тебя подстрекает?

— Нет, — повторил я.

— Но твой брат говорит, что ты хочешь уйти. Это правда?

— Я подумываю об этом, — угрюмо ответил я.

— Не дури, парень. И не дай Ланману себя соблазнить. Он теряет деньги. 

Генри Ланман владел театром «Занавес», к югу от нашего. Во время выступлений мы слышали крики их зрителей, барабанный бой и трубачей, хотя в последнее время звуков стало меньше. 

— Теперь он показывает драки на мечах и травлю медведей, — продолжил Бёрбедж. — Что ты будешь у него делать? Торчать там в платье и строить глазки?

— Я с ним не разговаривал, — настаивал я.

— Значит, в тебе есть капелька здравого смысла. Ему никто не пишет пьесы, и никто в них не играет.

— Я с ним не говорил, — повторил я раздраженно.

— Думаешь, тебя наймет Филип Хенслоу?

— Нет!

— У него полно актёров.

Хенслоу владел театром «Роза» к югу от Темзы и был нашим главным конкурентом.

— Значит, это Фрэнсис Лэнгли, — продолжал Джеймс Бёрбедж, — он говорил с тобой?

— Нет.

— Он строит чудовищное здание в Банксайде, у него нет актёров и пьес. Соперники и враги, — горько произнес он.

— Враги?

— Ланман и Лэнгли? Ланман нас ненавидит. Местный землевладелец нас ненавидит. Чёртовы отцы города нас ненавидят. Лорд-мэр нас ненавидит. Ты тоже нас ненавидишь?

— Нет.

— Но думаешь об уходе?

— Я ничего не зарабатываю, — пробормотал я, — я нищий.

— Конечно, ты нищий! Сколько тебе лет? Двадцать? Двадцать один?

— Двадцать один.

— Ты думаешь, я начал с деньгами? — воинственно спросил Бёрбедж. Я отработал свое ученичество, я зарабатывал, экономил, оплатил аренду, построил это здание! Я работал, парень!

Я посмотрел во двор. 

— Вы работали плотником, да?

— И притом хорошим, — с гордостью сказал он, — но начинал без денег. Всё, что у меня было — пара рук и готовность к труду. Я научился пилить, строгать и придавать форму дереву. Я изучил профессию. Я работал.

— А это единственная профессия, которую я знаю, — с горечью произнёс я и кивнул в сторону брата.