– Нет, – успокоила его Мадлен. – Текло в основном из носа.

Рэнсом поежился:

– Ты не мерзнешь?

– Нет. А ты?

– Замерзаю от холода, – признался он.

– Господи, но ты такой горячий! – с тревогой заметила Мадлен. – Боюсь, у тебя жар.

– Этого еще не хватало, – проворчал он.

Услышав его недовольный тон, Мадлен усмехнулась:

– Вот теперь ты похож на себя.

– Ты считаешь, что сделала мне комплимент?

– Зачем же я буду тебе делать комплименты?

– Хм-м-м, – только и смог выдавить из себя Рэнсом.

Какое-то время они лежали молча. Тишину первой нарушила Мадлен, когда поняла, что Рэнсом все еще не спит.

– Послушай, я ведь до сих пор не знаю одной вещи.

– Какой именно?

– Как тебя зовут?

– Ты знаешь…

– Я знаю только твою фамилию.

– Зачем же я буду тебе об этом говорить? Я ведь знаю, зачем тебе нужно мое имя: хочешь написать его на моей могиле. – Поняв, насколько неудачной была эта шутка при данных обстоятельствах, Рэнсом поморщился и виновато пробормотал: – Мы непременно найдем дорогу завтра утром, не сомневайся.

– А-га, – вздохнула Мадлен, и Рэнсом понял, что она ему не верит. – Прости меня! – вдруг сказала она.

– Это еще за что? – нахмурился он.

– За все, – тяжело вздохнула она. – За то, что я убежала от тебя тогда утром, за то, что из-за меня тебе пришлось снова лететь в эту дурацкую Монтедору, за то…

– Мэдди, но это…

– …за то, что тебя ранили…

– Ну, вот уж в этом как раз твоей вины нет, – возразил Рэнсом.

– Да, но… О Господи… – Рэнсом с изумлением услышал слезы в ее голосе. – Я была такой идиоткой, что тогда, в Нью-Йорке, перед самым нашим отлетом, сказала Престону: «Может, в конце концов мне повезет, и какой-нибудь мятежник застрелит этого Рэнсома…» – выпалила вдруг Мадлен.

– Неужели ты могла такое сказать?

– Могла…

Еще немного – и она разревелась бы, как маленькая девочка. Однако, решил Рэнсом, если он начнет сейчас нежно утешать ее, то она, чего доброго, почувствует себя виноватой еще больше. Поэтому он решил поспорить:

– Не верю, чтобы ты могла сказать такое.

– Но ты ведь вел себя со мной в Нью-Йорке ужасно, – начала защищаться Мадлен.

«Что ж, неплохо, – обрадовался Рэнсом, – ее идиотское чувство вины проходит».

– Ну, может, я себя вел не очень хорошо, но ты…

– А что я? – возмущалась Мадлен. – Я просто не люблю, когда со мной начинают вести себя по-хамски.

Рэнсом еле сдержался, чтобы не рассмеяться:

– Не любишь? Ну-ну, продолжайте, леди Мадлен.

– А что тут говорить? – продолжала кипятиться Мадлен. – Ты и так все прекрасно понимаешь. Ты сказал, что собираешься рассказать всем о той нашей ночи в Монтедоре, хотел доказать всем, что видел меня обнаженной, потому что знаешь, что у меня родинка на…

– Очень, кстати, сексуальная родинка, – заметил Рэнсом.

Мадлен громко рассмеялась:

– И почему ты не дал мне покаяться в собственных грехах? По-моему, я не так уж часто признаю себя виноватой.

– Настроения нет, – пояснил Рэнсом.

– Ну, я все-таки повторю свои извинения.