Миссис Скоггин наморщила лоб. Взгляд у нее стал тревожный.

– С ним все в порядке? – шепотом спросила я.

– Милочка, – вполголоса сказала она, – ты же понимаешь, что так больше нельзя! – Она нетерпеливо махнула рукой, указывая на что-то. На стол? На нас? Может, ей не понравился ужин? Я несколько вечеров подряд запекала картофель.

– Как больше нельзя? – спросила я. – Вы про книги мистера Брока? Или про картошку?

– Картошка! – воскликнула миссис Скоггин. – При чем тут картошка? Я говорю про нас. Мы не можем жить здесь вечно, милочка!

Когда она заводит такие разговоры, я притворяюсь глухой. Научилась у мистера Брока.

Они ушли спать пораньше, а я еще долго не ложилась – волновалась и мыла посуду. Тяжело было видеть миссис Скоггин такой расстроенной. Но как же решить проблему, если не знаешь, в чем она?

* * *

Сегодня утром я проснулась и твердо решила сделать новый день радостным. Я налила миссис Скоггин чашку чаю, положила на блюдце два кубика сахара, поднялась по ступенькам и постучала в ее дверь.

– Открыто! – крикнула она.

Я заранее широко улыбнулась и вошла в спальню.

Миссис Скоггин сидела в кровати и возилась с бейджем.

– Криво висит, – пожаловалась она. – Мерзкая штуковина!

Я ласково отняла у нее бейдж и приколола как надо.

– Вот так, – сказала я. – Теперь ровно. А вот и ваш чай!

Миссис Скоггин вздохнула.

– Спасибо, милочка. Я сегодня просто устала.

Ее именной бейдж, оставшийся от библиотечных дней, – мерзкая штуковина? Раньше она никогда на него не жаловалась. Я дотронулась до собственного бейджа: вдруг с ним тоже что-то случилось?

Когда я выходила от миссис Скоггин, внизу послышался тихий стук. Я быстро сбежала по лестнице и открыла входную дверь.

Никого. Только маленький бумажный пакет на крыльце. Я знала, что в нем: ржаной сэндвич с тунцом, маринованными огурчиками и листом салата. Когда я работала в библиотеке, это был мой любимый полдник. Теперь мне каждую среду кладут его под дверь и стучат, но я еще ни разу не застала того, кто это делает.

Улыбаясь, я понесла пакет на кухню и хотела убрать в холодильник, но вдруг подумала: кто сказал, что нельзя съесть рыбный сэндвич на завтрак? Особенно после картофельной недели. И вот теперь я сижу, ем и почему-то опять вспоминаю того мальчика в библиотеке. Наверное, из-за бейджей.

* * *

Однажды, очень давно, когда он только начал к нам приходить, я спросила совета у миссис Скоггин. Надо ли заманить его в книжный клуб? Как уговорить его по средам садиться с нами на коврике?

Миссис Скоггин сказала:

– У него прошлым летом умерла мать. Не дави на него, пусть сидит где хочет.

– Ох, – сказала я. И она бросила на меня понимающий взгляд.

Миссис Скоггин знала, что у меня тоже нет матери. По правде говоря, я не помню ни мать, ни отца. В детском доме нам иногда говорили, что тем, кто не помнит родителей, повезло. Но мне так не казалось.

Не то чтобы я тосковала по семье, как многие другие дети. Но ведь родители – это начало. Если наша жизнь – путь, который куда-то ведет, то родители – это отправная точка. Разве не так?

У нас в детском доме были ребята, которые помнили, но не любили родителей. По крайней мере, так они говорили. Но даже у них была эта отправная точка.

А у меня?

Мне говорили, что можно самой придумать себе любое «начало».

– Воображай что хочешь! – советовала наша директриса. – Ведь правда может оказаться какой угодно.

Но я даже не знала, с чего начать. Кто были мои родители – фермеры? Акробаты? Врачи? Разведчики? Моряки? Цирковые наездники?

И какие они были – легкомысленные? Эгоистичные? Храбрые? Мерзкие? Чудесные?

По ночам, лежа в кровати, я пыталась что-нибудь придумать.