|
– Мне бы хотелось сохранить голову на плечах – а это Октябрьскому Коню не под силу. Отчего бы это, хотелось бы мне знать? Беда всех наших ритуалов заключается в том, что они настолько дряхлы, что мы даже не понимаем языка, на котором возносим свои молитвы, а тем более не знаем, зачем запрягаем в повозки боевых копей попарно, чтобы потом принести в жертву правого коня из пары, одержавшей победу. Что до сражения… – В саду было так светло, что его зрачки превратились в точечки, и он стал похож на незрячего пророка; его взор, устремленный на Аврелию, выражал пророческое страдание, которое было вызвано не бедами прошлого или настоящего, а провидением будущего. – О, Аврелия! – вскричал он. – Почему мне не удается обрести счастье? У нее сжалось сердце, ногти вонзились в ладони. – Не знаю, Луций Корнелий. – И я не знаю. Воздействовать на него обыкновенным здравым смыслом – что может быть нелепее? Од-нако ничего другого она не могла ему предложить. – Думаю, тебе необходимо серьезное занятие. Ответ его был сух: – Вот уж точно! Когда я занят, у меня не остается времени на раздумья. – И я такая же, – ответила она ему в тон. – Но в жизни должно быть еще кое-что. Они сидели в гостевой ложе рядом с низкой стеной внутреннего сада, по разные стороны стола; их разделяло блюдо, полное перезревших виноградин. Он уже умолк, а она все рассмат-ривала его, хотя он отвернулся. Какой привлекательный мужчина! Аврелия почувствовала себя несчастной – это случалось с ней нечасто, так как она умела владеть собой. У него такой же рот, как у моего мужа, – такой же красивый… Сулла неожиданно поднял глаза, застав ее врасплох; Аврелия залилась густой краской. Выражение его лица менялось, хотя было трудно определить, как именно; он все больше стано-вился самим собой. Сулла протянул к ней руку, лицо его озарилось неотразимой улыбкой. – Аврелия… Она протянула ему свою руку и затаила дыхание; у нее кружилась голова. – Что, Луций Корнелий? – услыхала она собственный голос. – Хочешь сойтись со мной? У нее пересохло в горле, и она почувствовала, что должна сделать судорожный глоток, иначе лишится чувств, однако даже это оказалось свыше ее сил; его пальцы, обвившие ее паль-цы, походили на последние ниточки ускользающей жизни; стряхни она их – и ей не выжить… После ей никак не удавалось вспомнить, когда он успел обежать стол; но лицо его внезапно оказалось совсем близко от ее лица, и блеск его глаз, его губ уже казался ей мерцанием, доходящим из глубины отполированного мрамора. Аврелия зачарованно наблюдала, как перекатываются мускулы под кожей его правой руки, и дрожала, нет, мелко вибрировала, чувствуя себя слабой и беззащитной… Закрыв глаза, она ждала. Когда его губы прикоснулись к ее губам, Аврелия впилась в него таким пылким поцелуем, словно в ней накопился вековой голод; в ее душе поднялась буря чувств, какой она не знала в своей в жизни, и она ужаснулась самой себе, осознавая, что вот-вот превратится в пылающие уголья. Через мгновение между ними снова выросла преграда – на сей раз это был уже не стол, а все пространство ложи. Аврелия прижималась спиной к ярко окрашенной стене, словно желая уменьшиться в размерах. Сулла стоял возле стола, тяжело дыша; его волосы горели на солнце ослепительным огнем. – Я не могу! – тихо сказала она; ей казалось, что она надрывается от крика. – Тогда ты никогда в жизни не обретешь покоя! Стараясь, невзирая на клокочущую в нем ярость, не сделать ничего, что выглядело бы смехотворно, он величественно завернулся в сползшую на пол тогу и решительными шагами, каждый из которых напоминал ей, что он уже никогда не вернется, удалился, задрав голову, словно победитель, покидающий поле сражения. Однако участь победителя в несостоявшейся схватке его не удовлетворяла – он-то пони-мал, что потерпел неудачу, и пылал от негодования. |
