|
Все дело в Риме! В Испании он излечится. Но как обрести успокоение сейчас? На поле боя его никогда не постигали столь жгучие разочарования – то ли потому, что там некогда зани-маться самокопанием, то ли потому, что там находишься в окружении смерти, то ли потому, что в пылу битвы легче убедить себя, что ты движешься к великой цели. Но в Риме – а он проторчал в Риме уже почти три года! – Сулла безумно тосковал, а против тоски у него было всего одно средство, опробованное в прошлом, – убийство в буквальном или хотя бы метафорическом смысле этого слова. Оцепенев от внутреннего холода, он погрузился в мечты: перед его мысленным взором проплывали лица его жертв, а также тех, кого ему хотелось видеть жертвами: Юлилла, Элия, Далматика, Луций Гавий Стикс, Клитумна, Никополи, Катул Цезарь – как было бы здорово навеки потушить взор этого надменного верблюда! – Скавр, Метелл Нумидийский Хрюшка. Хрюшка… Сулла медленно встал, медленно задвинул потайной ящичек. Однако бутылочка осталась у него в кулаке. Водяные часы показывали полдень. Шесть часов прошло, шесть осталось. Кап-кап-кап… Более, чем достаточно, чтобы нанести визит Квинту Цецилию Метеллу Нумидийскому Хрюшке. Вернувшийся из изгнания Метелл Нумидийский превратился в человека-легенду. Он с за-миранием сердца признавался себе, что, не будучи еще стариком и не собираясь умирать, уже стал на форуме преданием. Из уст в уста передавался рассказ о его достойной лиры Гомера кон-сульской карьере, о том, с каким бесстрашием он предстал перед Луцием Эквицием, о перене-сенных им ударах судьбы, о том, с какой смелостью он выпрашивал себе еще испытаний. В ле-генду превратились его ссылка и то, как его изумленный сын считал бесконечные денарии, когда над Гостилиевой курией заходило солнце, а Гай Марий ждал момента, чтобы поклясться в приверженности второму земельному закону Сатурнина. «И все же, – размышлял Метелл Нумидийский, простившись с последним за день клиен-том, – я войду в историю как величайший представитель великого рода, наибольший Квинт из всех Цецилиев Метеллов.» Эта мысль заставляла его раздуваться от гордости и счастья, что он вернулся домой, где встретил необыкновенно радушный прием, и наполняться чувством небы-валого довольства. Да, его война с Гаем Марием длилась долго! Однако ей в конце концов настал конец. Он выиграл, а Гай Марий остался в проигрыше. Никогда больше Риму не придется страдать от подлостей Гая Мария. Слуга поскребся в дверь кабинета. – Да? – отозвался Метелл Нумидийский. – Тебя хочет видеть Луций Корнелий Сулла, domine. Когда Сулла вошел в дверь, Метелл Нумидийский успел преодолеть половину расстояния от стола до двери с приветственно вытянутой рукой. – Дорогой Луций Корнелий, какая это радость – увидеться с тобой! – проговорил он, исто-чая радушие. – Да, мне давно уже пора лично засвидетельствовать тебе уважение, – ответил Сулла, опускаясь в кресло для клиентов и напуская на себя виноватый вид. – Вина? – Благодарю. Стоя у столика, на котором возвышались два кувшина и несколько кубков из чудесного александрийского стекла, Метелл Нумидийский воззрился на Суллу и спросил, поднимая брови: – Стоит ли разбавлять хиосское вино водой? – Разбавлять хиосское – преступление, – отвечал Сулла с улыбкой, свидетельствующей о том, что он успел освоиться в гостях. Хозяин не двинулся с места. – Твой ответ – ответ политика, Луций Корнелий. Не думал, что ты принадлежишь к этой когорте! – Квинт Цецилий, пусть в твоем вине не будет воды! – вскричал Сулла. – Я пришел к тебе в надежде, что мы сможем стать добрыми друзьями. – В таком случае, Луций Корнелий, мы станем пить наше хиосское неразбавленным. Метелл Нумидийский взял в руки два кубка: один он поставил на стол рядом с Суллой, другой забрал себе; усевшись, он провозгласил: – Я пью за дружбу! – И я. |
