|
– Скоро все пройдет, Квинт Цецилий, – ласково проговорил он и, снова садясь, как бы невзначай отпихнул ногой столик; оба кубка, а также графины с вином и с водой упали и разле-телись на мелкие осколки. – Вот тебе моя рука, – сказал он раскрасневшемуся и перепугавшему-ся Метеллу Нумидийскому. Подняв глаза на беспомощно стоящего рядом слугу, он распорядил-ся: – Прибери-ка здесь! Не хватало только, чтобы кто-нибудь порезался! Он не отпускал руки Метелла Нумидийского, пока раб подбирал с пола осколки и вытирал лужу; не отпустил он его руки и тогда, когда в комнате появились новые люди – врачи и их по-мощники. К моменту прихода Метелла Пия по прозвищу Поросенок Метелл Нумидийский уже не мог отнять у Суллы руку, чтобы поприветствовать своего не ведающего покоя, горячо люби-мого сына. Пока Сулла держал Метелла Нумидийского за руку, а Поросенок безутешно рыдал, врачи взялись за дело. – Настойка гидромеля с иссопом и толченым корнем каперсника, – решил Аполлодор Си-цилийский, считавшийся непревзойденным целителем в самой аристократической части Пала-тина. – Кроме того, мы пустим ему кровь. Пракс, подай мне, пожалуйста, ланцет. Однако Метелл Нумидийский дышал слишком прерывисто, чтобы суметь проглотить ме-довую настойку; из вскрытой вены хлынула ярко-алая кровь. – Но это вена, вена! – пробормотал Аполлодор Сикул про себя. Повернувшись к остальным лекарям, он произнес: – До чего яркая кровь! – Он так сопротивляется, Аполлодор! Неудивительно, что кровь такая красная! – ответил афинский грек Публий Суплиций Солон. Как насчет пластыря на грудь? – Да, именно пластырь на грудь, – важно распорядился Аполлодор Сицилийский и, повер-нувшись к помощнику, повелительно прищелкнул пальцами: – Пракс, пластырь! Однако Метелл Нумидийский по-прежнему задыхался, колотил себя в грудь свободной рукой, вглядывался затуманенным взором в лицо сына и все крепче сжимал руку Суллы. – Лицо у него не посинело, – обратился Аполлодор Сикул к Метеллу Пию и Сулле на сво-ем высокопарном греческом, – и этого я понять не могу. В остальном вижу у него все симптомы острой легочной недостаточности. – Он указал кивком на помощника, растиравшего что-то чер-ное и липкое на кусочке ткани. – Наилучшая припарка! Она выведет наружу вредоносное веще-ство. Толченая ярь-медянка, чистая окись свинца, квасцы, сухой деготь, сухая сосновая смола – все это перемешано в нужном количестве с уксусом и маслом. Вот и готово! И действительно, припарка была готова. Аполлодор Сицилийский сам намазал ею грудь больного и, скрестив руки на груди, стал с достойным восхищения спокойствием наблюдать за действием пластыря. Однако ни настойка, ни пластырь с припаркой, ни кровопускание помочь не могли: жизнь покидала Метелла Нумидийского, и его рука, вцепившаяся в руку Луция Корнелия Суллы, все больше слабела. Лицо его побагровело, взор сделался совершенно незрячим, паралич сменился коматозным состоянием, далее наступила смерть. Покидая комнату, Сулла слышал, как низкорослый сицилийский лекарь скромно напомнил Метеллу Пию: – Domine, необходимо вскрытие. Безутешный Поросенок бросил в ответ: – Чтобы вы, неумелые греки, исполосовали его? Мало вам, что вы его убили? Нет, мой отец отправится на погребальный костер нетронутым. Заметив удаляющуюся спину Суллы, Поросенок бросился к дверям и настиг его в атрии. – Луций Корнелий! Сулла медленно повернулся к нему. На Метелла Пия глянуло лицо, исполненное скорби: в глазах стояли слезы, на щеках подсыхали ручейки от слез, уже успевших пролиться. – Дорогой мой Квинт Пий! Потрясение пока удерживало Поросенка на ногах; его рыдания поутихли. – Не верю! Мой отец мертв… – Да, и как внезапно! – отозвался Сулла, печально качая головой. |
