|
Представляю себе, как он выглядел бы во главе религиозной церемонии! Вот было бы смешно: все переминаются с ноги на ногу, пока Поросенок путается в словах и то и дело возвращается к началу. Пишу это письмо накануне отъезда в Ближнюю Испанию, где, как я надеюсь, у нас будет славная война. Судя по докладам, кельтиберы окончательно обнаглели, а лузитане устроили в Дальней провинции полнейший хаос, так что мой неблизкий родственник из рода Корнелиев Долабелла, одержав одну или две победы, никак не может подавить восстание. Прошли выборы солдатских трибунов, после чего с Титом Дидием в Испанию отправляет-ся также Квинт Церторий. Совсем как в прежние времена! Разница состоит в том, что наш пред-водитель – менее выдающийся Новый человек, чем Гай Марий. Я стану писать тебе всякий раз, когда будут появляться новости, но и взамен ожидаю от тебя писем о том, что представляет со-бой царь Митридат». – Чем же занимался Луций Корнелий на ужине у Квинта Цецилия? – полюбопытствовала Юлия. – Подозреваю, что подлизывался, – брякнул Марий. – О, Гай Марий, только не это! – Но почему, Юлия? Я его не осуждаю. Хрюшка находится – вернее, находился – на вер-шине славы, которая сейчас определенно превосходит мою. При сложившихся обстоятельствах Луций Корнелий не может примкнуть к Скавру; понимаю также, почему он не может присоеди-ниться к Катулу Цезарю. – Марий вздохнул и покачал головой. – Однако я предрекаю, Юлия, что еще наступит время, когда Луций Корнелий, преодолев все преграды, прекрасно найдет со всеми общий язык. – Значит, он тебе не друг? – Видимо, нет. – Не понимаю! Вы с ним были так близки… – Верно, – неторопливо ответил Марий. – Тем не менее, моя дорогая, это не была близость людей, которых сближала бы общность взглядов и душевных порывов. Цезарь-дед относился к нему так же, как я: в критической ситуации или при необходимости выполнить важное поруче-ние лучшего соратника не найти. С таким человеком нетрудно поддерживать приятельские от-ношения. Однако очень сомневаюсь, что Луций Корнелий способен на такую дружбу, какая связывает меня, к примеру, с Публием Рутилием: когда критика принимается с той же готовно-стью, как и похвалы. Луцию Корнелию недостает умения спокойно сидеть на скамеечке с дру-гом, наслаждаясь обществом друг друга. Такое поведение не соответствует его натуре. – Какова же его натура, Гай Марий? Я так и не разобралась в нем. Марий покачал головой и усмехнулся. – В этом никто не разбирается. Даже проведя в его обществе столько лет, я не имею о нем достаточного представления. – Думаю, ты мог бы составить о нем представление, – проницательно сказала Юлия, – просто не захотел. – Она придвинулась к нему ближе. – Во всяком случае, тебе не хочется де-литься своими догадками со мной. А вот моя: если кого-то можно назвать его другом, то только Аврелию. – Это я заметил, – сухо отозвался Марий. – Только не торопись с заключением, что между ними что-то есть, ибо это не так. Просто мне сдается, что если Луций Корнелий способен открыть кому-либо душу, то только ей. – Гм, – промычал Марий, заканчивая таким образом разговор. Зиму они провели в Галикарнасе, поскольку добрались до Малой Азии слишком поздно, чтобы идти на риск сухопутного путешествия от побережья Эгейского моря до Пессинунта. Они слишком задержались в Афинах, ибо город привел их в восторг, а оттуда отправились в Дельфы, чтобы посетить оракул Аполлона, хотя Марий отказался обращаться к Пифии за пророчествами. Юлия была удивлена этим отказом и потребовала объяснений. – Нельзя дразнить богов, – был ответ. – Я уже достаточно наслушался пророчеств. Если я опять запрошу откровений о будущем, боги вовсе от меня отвернутся. – А про Мария-младшего? – Все равно нет. |
