|
– Какой ужас! Вдруг они узнают? – прошептала она. – Согласен. – Это несправедливо. – Тоже согласен. – Они не должны узнать о нас, никогда, слышишь, Марк Порций? Он поморщился. – Мы должны гордиться нашей любовью, а не стыдиться ее. – Мы и так гордимся, – серьезно ответила Ливия Друза. – Пусть сложившиеся обстоятель-ства корежат все на свой лад, я все равно горда. Он сел и обхватил руками колени. – Я тоже горд. После этого он снова обнял ее и не выпускал, пока она не оттолкнула его, потому что ей хотелось рассмотреть его чудесное сложение, его длинные руки и ноги, гладкую безволосую кожу; редкие волоски на его теле были так же рыжи, как его голова. Тело было мускулистым, лицо костлявым. Настоящий Одиссей! Во всяком случае, ее Одиссей должен был быть именно таким. Они расстались под вечер, договорившись, что встретятся на том же месте и в то же время на другой день. Прощание настолько растянулось, что, вернувшись, она уже не застала строите-лей – те разошлись, сделав намеченное за день. Ее слуга Мопс уже подумывал, не отрядить ли людей на ее поиски. Ее обуревало такое счастье, такой подъем, что подобные мелочи не косну-лись ее внимания. Стоя перед Мопсом в предзакатном свете и растерянно моргая, она даже не подумала объясниться или попросить извинения. Вид ее был ужасен: испачканные землей и собравшие немало травы волосы свисали на спину, одежда тоже была обильно испачкана, разодранные сандалии она несла за ремешки, грязны были также ее руки и лицо, ноги покрывала корка грязи. – Domina, domina, что случилось? – причитал слуга. – Ты оступилась? Она спохватилась. – Именно, упала, Мопс, – беззаботно ответила она. – На страшную глубину, и все-таки осталась жива. Завидя сбегающихся слуг, она шмыгнула в дом. В ее комнату был внесен старый медный таз с теплой водой. Лилла, рыдавшая из-за отсутствия матери, ушла, подгоняемая нянькой, что-бы съесть остывший обед, однако Сервилия, не будучи замеченной, не отставала от матери ни на шаг. Она стояла в тени, когда служанка, расстегнувшая на Ливий Друзе все застежки, зацокала языком, удивляясь, как грязно тело хозяйки: оно оказалось еще в более плачевном состоянии, нежели одежда. Стоило служанке отвернуться, чтобы проверить, достаточно ли согрелась вода, обнаженная Ливия Друза, отбросив смущение, так медленно и сладострастно заложила руки за голову, что девочка, подглядывавшая из-за двери, поняла значение этого жеста, хотя пока на примитивном, подсознательном уровне, ибо для осознания подобных вещей она еще была слишком мала. Руки Ливий Друзы скользнули вниз вдоль бедер, а затем подперли снизу большие груди. Ливия Друза довольно долго с блаженной улыбкой теребила себя за соски большими пальцами, потом шагнула в таз и повернулась к служанке спиной, чтобы та могла лить воду ей на спину. Она не увидела, как дочь выскользнула из комнаты. За обедом – Сервилий было позволено обедать с матерью – Ливия Друза с восторгом рас-писывала, что за чудесную грушу она съела, какой чудесный крокус нашла в траве, какие ку-колки висели на ветвях межевого святилища, какой быстрый ручей попался ей на пути и какое страшное падение со скользкого берега ее поджидало. Сервилия ела с изяществом, ничем не вы-давая своих чувств. Впрочем, чужой человек, заглянувший к ним, принял бы скорее мать за без-заботное дитя, а дочь – за обеспокоенную взрослую. – Мое счастливое настроение тебя удивляет, Сервилия? – спросила мать. – Да, это очень странно, – сдержанно ответила дочь. Ливия Друза наклонилась к ней над маленьким столиком, за которым они сидели вдвоем, и убрала прядь черных волос с лица дочери, впервые в жизни проявив неподдельный интерес к этому юному созданию как к собственной копии. – Когда мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, – проговорила Ливия Друза, – моя мать никогда не обращала на меня внимания. |
