– Вот мы пригласили вас на разговор. Вы, Ал. Ал., человек с большим жизненным опытом… а мы люди молодые (неестественная скромность – будто впрямь поучиться хотят).

Я молчу.

– Ну как вы думаете, Ал. Ал., почему вами заинтересовалась Госбезопасность, ведь у вас было время подумать над этим.

Однако же быстро вы поплевали на первого червяка и повесили крючок перед моим носом.

– Не знаю, право, мало ли что вас может интересовать. – (Наивничаю с улыбочкой.)

– Ну всё-таки, как вы думаете?

– А не проще ли вам просто сказать, – говорю сдержанно, чуть раздражённо. Рыжий думает.

– Нас интересуют ваши отношения с Солженицыным.

– Понимаю, – киваю головой.

– Какие у вас были с ним отношения?

Отвечаю бодро, почти весело, заранее отлитое:

– Очень хорошие, дружеские.

И гляжу, гляжу в оба – вида не подают, но чуть озадачены: ведь не пешкой сразу выхожу.

– И часто вы с ним видались?

– Нет, не часто, а за последнее время совсем редко.

– Но всё же уже и тогда, когда он прямо пошёл против закона, и уже получил повестку от прокурора?

Ну конечно, это-то вы знаете, как я пришёл в день ареста. Но не уточняют. И я тоже.

– Насколько мне известно, он был выслан без следствия и суда. А отворачиваться от друзей, когда им приходится плохо, не в моих привычках.

– Да, но он занимается антигосударственной деятельностью, а вы поддерживаете с ним связь?

– Я не поддерживаю с ним связь с тех пор, как он уехал. Я считаю, что он вошёл в острый конфликт с государственной властью: это не ново для русского большого писателя.

– Но ведь с ним очень гуманно поступили, разве вы с этим не согласны?

– Я хорошо знаю по личному опыту, что такое административная высылка, которой был подвержен дважды, вы наверное это знаете. Когда нас выслали из Франции в 1947 г., советское правительство не рассматривало это как «гуманный акт». Всё относительно. Конечно, с ним могли поступить гораздо хуже, и сравнительно с худшим – высылку можно считать гуманной мерой.

Они-то забыли про мою и моего отца высылку в 1922 г., и на эту тему разговор прекращается.

– А где и когда вы с ним познакомились?

– Ещё в период его славы, а где – точно не помню, кажется в Доме литераторов.

– А кто познакомил?

– Право, не помню. – (Хе-хе, деточки мои!)

Пауза, охлаждающая «теплоту беседы».

– Как вы относитесь к его деятельности?

– Я считаю его очень большим писателем и абсолютно независимым и честным. Как таковой он имеет право говорить всё, что он думает.

– Нет, нет! Не как писатель, – раздражённо говорят чёрные очки, – а в другой области, в политической.

– Я человек самостоятельно мыслящий и отношусь к разным его писаниям различно – одни одобряю, к другим отношусь критически. – (Нет, подробно обсуждать я с вами этого не буду, не надейтесь.)

– Но вы помогали ему, сотрудничали с ним?

– Нет.

– А нам известно, что сотрудничали. Вот в этой папке, не смотрите, что она тоненькая, собраны все данные, вам лучше не отрицать. Например, вы хранили его архив.

– Не знаю, какие у вас данные. Никакого архива я не хранил.

– А хотите, я назову номера дел, хранившихся у вас?

– Не знаю, что за номера, можете назвать, если хотите.