Тянется рукой к папочке, а сам глядит на меня пристально. Я тоже не спускаю с него глаз… в голове мелькает: о марках не говорят, на пушку думают взять или…

– Да нет, не стоит, в другой раз, – рука от папки возвращается назад этак лениво, лениво…

Так! Эта атака сорвалась, пока. Ещё больше укрепляюсь в своей позиции.

– А так называемую Люшу вы знаете?

– Знаю хорошо и давно.

– Она вам ничего никогда не передавала?

– Нет, ничего, никогда.

– А вам известно такое произведение «Телёнок», полное название «Бодался телёнок с дубом»?

– Известно, что такое было, но я не читал.

– А в чём там суть?

– Кажется, автобиографическое.

– А что-то с этой рукописью приключилось, в чём и вы замешаны были? Должны были бы знать!

– Не знаю.

А ведь знают всё же немало. Как отгадать: что точно, что неточно, что предположительно? Но тактика та же самая: внушают – «мы, де, всё знаем, рассказывайте всё, – это в ваших интересах».

Охлаждающая «беседу» пауза. Раздумие рыжего. Очки мрачнеют, углы губ вниз опустились…

Я курю много и замечаю, что закуриваю новую сигарету, не докурив начатую. Это не дело – волнение где-то проскакивает безконтрольно и наверное заметно.

– Вот вы говорите, что не сотрудничали, не помогали, а ведь у вас была и критика, даже очень острая…

Улыбается рыжий, как бы комплимент. Я не отрицаю и молчу. Отмечаю: и это им известно, но не очень-то удивляюсь. Где уж там всё утаить в такой момент, когда всё просматривалось и прослушивалось!

Игра в шахматы продолжается. Рыжий развивает наступление:

– А мемуары свои вы продолжаете писать?

– Да, продолжаю, – делаю вид, что совершенно не удивлён, что почти правда…

– Нам содержание более или менее известно.

– Я никому постороннему не давал, они предназначены только для родных и близких.

– Ну, уж не так и близких…

– Наверное, кто-нибудь из семьи сболтнул, вот и всё, – говорю с безразличием и презрительно (а сам думаю – кто?? Таруса?).

– А вы, наверное, их уже успели отправить Солженицыну?

– Нет, нет и нет! – вдруг обозлился я. – Они слишком интимны, и я не желаю, чтобы это стало предметом политической спекуляции, с любых позиций, – они не предназначены для печати и обнародования.

Так я действительно думаю, и я это же сказал А. И. в последнюю встречу. «Для чего же тогда писать?» – удивился А. И.

Постепенно вежливо-корректный тон начала «разговора» перешёл в явно враждебный и незамаскированно «опросный». То, что эти гаврики не долго удержались на первоначально задуманных позициях и явились мне всё в том же хорошо известном мне виде, меня не печалило нисколько, а подбадривало. Всё осталось на том же месте, по сути ничего в них не изменилось – те же приёмы, те же расчёты, та же примитивность. Ещё с цепи их не спустили, а зубами уже защёлкали, только сдерживаются. Но вот уже переходят к угрозам. После некоторой паузы, которую рыжий пытается сделать многозначительной, а чёрные очки зловещей, рыжий говорит:

– В общем, Александр Александрович, теперь всё будет зависеть от вас самих…

– Не понимаю, почему всё должно и будет зависеть от меня? Что вы хотите этим сказать? На что это намёк? Я считаю, что всё должно зависеть от объективных обстоятельств, а вовсе не от меня.

– Да, – уныло качает головой рыжий, – от объективных обстоятельств… Но для нас существенно выяснить вопрос «умысла», – говорит он «умудрённо», – вы понимаете, что значит умысел?

– Кое-какие представления об этом юридическом понятии я имею.