С Марго увиделись уже в феврале, когда над грязной, разворошенной, как муравейник, Москвой безумствовала весна света. Про Климовицкого не обмолвились ни словом, ни намеком, а сам он совершенно исчез с горизонта. Оставалось лишь гадать, какое было, если было, у них с Марго объяснение, только она вычеркнула его из своей жизни. Антонида поняла это, когда появился новый ферлакур [85]  - совершенное ничтожество, но отменных статей.

 "Живем однова".

 Смерть чужого - абсолютно чужого! - человека, которого не видела несколько лет, о ком не вспоминала, не думала, не могла вызвать сколько-нибудь глубокого потрясения, но было неизъяснимо грустно. Нахлынули всякие нехорошие мысли о себе и вообще обо всем.

 С палубы раздался утробный гудок тифона. Раздвинув занавески, Антонида Антоновна выглянула в иллюминатор. Облитая голубоватым светом прожекторов яхта показалась сверкающей глыбой льда - безжизненным айсбергом, "Летучим Голландцем", заброшенным в непроглядное безмолвие ночи из каких-то иных пространств и времен. Переплеск волн, отчетливо различимый после остановки двигателей, воспринимался как песнь тишины. Медленное приближение сияющего мертвенной белизной борта напоминало стыковку в открытом космосе. Неподвижные, как манекены, выжидательно застыли полицейские с автоматами. Один из них, перегнувшись через фальшборт на нижней палубе, поймал брошенную с "Тритона" легкость и, вытянув трос, обмотал его вокруг кнехта.

 Вторую половину рабочего дня Александр Антонович провел в однокомнатной квартирке на Фестивальной улице. Хозяйка, а вернее, арендаторша, прелестная юная дамочка - действительно прелестная - не разочаровала "состоятельного господина", а именно в таком качестве впервые выступал Ларионов. Обещанного "моря удовольствий" он, возможно, и не удостоился, но только ограниченный субъект все понимает буквально, а в целом придраться было не к чему. Ласковая, веселая, изобретательная, щедра на похвалу, а это подбадривает, и вообще охулки на руки не положишь: затейница.

 - Ты у меня настоящая язычница! - не сдержал восхищенного возгласа Александр Антонович.

 Замечание, возможно воспринятое несколько однобоко, - он вкладывал всеобъемлющий, общекультурный смысл - привело ее в состояние бурного веселья.

 - У тебя, милый! У тебя одного! - заломив руки, она, как умирающий лебедь в балете, опустилась перед ним, уже готовым отбыть, на колени. - Вся твоя! - и попыталась расстегнуть ремень.

 К сожалению, время не позволяло. Вызванная по телефону машина уже должна стоять на углу соседней башни. Осторожный Ларионов никогда не называл точного адреса.

 Насвистывая, он сбегал вниз по лестнице с четырнадцатого этажа, хотя мог воспользоваться лифтом. Переполняло ощущение бодрости и - черт возьми! - молодости. День сложился удачно, впереди ожидал прием, на котором Александр Антонович надеялся встретиться с нужными людьми и, самое главное, намечалась относительная стабилизация. Президент вернулся в Кремль, Дума приняла бюджет в третьем чтении, а коммунисты и элдэпээровцы, как и предсказывал компьютерный анализ, обрастая жирком, дрейфовали к центру.

 Радужное настроение было омрачено картинкой на переднем стекле служебного автомобиля. Казалось бы, пустяк, новогодняя поздравительная открытка, а резануло. Чтобы в прежнее время цековский шофер позволил себе такое? Ларионов поморщился от огорчения, но ничего не сказал. Еще нарвешься на неприятность.

 Цветная фотография запечатлела озаренный праздничным фейерверком Кремль. Над башнями и куполом с государственным флагом рассыпались звезды салюта, а прямо из-за стены в ночное небо били прожекторные лучи, образуя популярное слово из трех букв [86] .

 Флаг, правда, еще красный, но ведь надо и меру знать: Кремль! Ничего святого у людей не осталось. Не в шалости дело, а в общем умонастроении, которое иначе как хамством не назовешь.