Ее появление Павел Петрович встретил уже спокойнее, бросил лишь быстрый взгляд и опять гневно уставился на меня. Теперь он откинулся на спинку своего походного стула, даже вытянул вперед ноги, так что оказалось, что мы с женщиной стоим перед ним едва ли не на вытяжку, а он, развалившись, нас рассматривает.

    -  Нет, ты, мерзавец, не представляешь, против кого пошел и на кого поднял руку! Я велю не просто тебя казнить, я прикажу сделать из твоей шкуры чучело! В назидание всем негодяям вроде тебя! - зловеще говорил он.

    Кажется, барин еще не понял, что влип не я, а он, продолжал корчить из себя государя-батюшку. Пришлось, забыв о его почтенном возрасте, напомнить кто здесь сильнее.

    -  А почему это ты передо мной сидишь? - нарочито удивленно спросил я и толкнул ногой его стул.

    Тот сложился и опрокинулся, Павел Петрович вскрикнул и неловко упал на растоптанную в грязь землю. Теперь диспозиция радикально поменялась, мы с Матильдой гордо стояли, а он валялся у нас в ногах.

    -  Я, я, да как ты, - бормотал он, неловко поднимаясь на четвереньки.

    Однако встать на ноги ему не удалось. Матильда, видимо, забыв, что она дама, вскрикнула и ударила пожилого человека ногой в бок, после чего тот вновь оказался в грязи. Я думал, что теперь он сломается, но дворянский дух оказался сильнее унижения. Погожин-Осташкевич извозившись в грязи, все-таки поднялся на ноги и смотрел на нас бешенными глазами.

    -  Я прикажу! - начал он, но я его перебил.

    -  Кому ты прикажешь? Своим опричникам? Если они еще не сбежали, то их перебьют крестьяне. Тебе больше некому приказывать, а вот отвечать придется!

    -  Отвечать? - забыв о гневе, вытаращил он на меня донельзя удивленные глаза. - За что? И перед кем?

    Я удивился, правда, не так как сильно он, но все-таки удивился. Было, похоже, что Павел Петрович никакой вины за собой не чувствует и считает себя безгрешным, как ангел небесный. Пришлось объясниться:

    -  Отвечать за тех, кого по твоему приказанию убили, и перед теми, над кем ты издевался!

    -  Убили, издевался? - как-то растеряно, повторил он вслед за мной. - Что за вздор! Мне отвечать за своих рабов?! Перед кем? Я в ответе только перед Господом Богом, а он меня за рвение и заботу о лукавых рабах только наградит! Казнить, я их конечно, казнил, так для их же пользы!

    -  Погодите, - теперь уже растерялся я, невольно переходя с вельможным старцем на «вы», - вы вместе со своим колдуном заманивали случайно попавших в ваш дом людей в волчью яму, вы убивали крестьян и отчет собираетесь держать только перед Богом? Я вас правильно понял? Вы считаете себя невиновным?

    -  Да, - уверено сказал Павел Петрович, - в чем моя вина? Не входи в чужое имение, не трогай того, что тебе не принадлежит, и никто на тебя не посягнет. Не ленись, трудись в поте лица, почитай старших, и будет тебе за то не кара, а ласка и награда!

    -  Да, пожалуй, в этом есть своя логика, - признал я.

    -  Именно! - похвалил он, мою сообразительность, кажется, впервые посмотрев на меня без испепеляющей ненависти. - Если родился рабом, то будь хорошим рабом, а родился господином, будь хорошим господином!

    -  Я обдумаю ваши слова на досуге, - пообещал я. - А что вы скажете о моем спутнике? У него к вам очень большие претензии!

    -  Ты говоришь об этой потерявшей стыд женщине в мужском платье? - сказал он, повернувшись в сторону застывшей на месте Матильды.