-  Что будем делать, если они не захотят его приговорить? - тихо спросила меня Матильда.

    -  Отпразднуем победу Павла Петровича, - ответил я. - Зря мы, что ли взяли с собой вино из охотничьего дома. Пусть сам попробует то, чем поил людей!

    Матильда подумала, улыбнулась и чуть не поцеловала меня в щеку, но почему-то в последний момент удержалась.

    Опять к нам подошел Николаевич, смущаясь, сказал, что бабы брать в руки желуди отказываются, говорят не женское это дело.

    -  Пусть мужики голосуют, ну, в общем, кладут эти гребаные желуди! Или это и не мужское дело? - зловещим голосом спросил я. - Опричников они без суда убили, а теперь всего боятся! Иди и скажи мужикам, будут ломаться, начальство их ох как не похвалит! Мало им не покажется! И вообще, всех запорю!

    Николаевич заметно струхнул, быстро вернулся к односельчанам, что-то им сказал, после чего толпа двинулась к шалашу для голосования. Там тоже вышла заминка, никто не хотел быть первым, но Николаевич как-то вопрос уладил и наконец, «процесс пошел», как когда-то говаривал Михаил Сергеевич.

    Павел Петрович «сидючи» на стуле, с насмешливой улыбкой наблюдал за всем происходящим. Видно было, что его откровенно веселит наша беспомощность в обращении с крестьянами.

    Что делали мужики, попадая в шалаш, я не знаю. Но задерживались они там подолгу. Мы с Матильдой реально устали ждать, пока, наконец, проголосовал последний из осмелившихся принять участие в суде. Теперь, после выполнения своего долга, настроение у крестьян улучшилось. Чувствовалось, все с нетерпением ждали, что последует дальше.

    -  Теперь принеси котел с желудями, - попросил я какого-то парня, особенно нетерпеливо заглядывающего в пустой шалаш.

    -  Чего, ваше сиятельство, принести? - не понял он.

    -  Котел, в который вы бросали желуди, - терпеливо объяснил я.

    -  А почему я? Как чуть что, так сразу я! Это, ваше сиятельство, не по-православному!

    Парня я видел впервые в жизни, с какой печки его уронили, не знал, потому, не втягиваясь в пререкания, сам полез в шалаш. Там посередине стоял чугунный котел для каши, в которой не оказалось ни одного желудя. На такое я не рассчитывал, думал, что проголосует, по меньшей мере, хотя бы половина. Потом подумал, что может быть, кто-то просто стащил желуди. Мало ли, вдруг пригодятся в хозяйстве!

    -  Дормидонт! - закричал я. - Иди-ка сюда!

    В шалаш на четвереньках влез Дормидонт и, не вставая с колен, вопросительно уставился на меня.

    -  Ты голосовал? - спросил я, уже сам, не зная, ругаться мне или смеяться.

    -  А как же, ваше сиятельство, - согласно закивал он головой. - Как все, так и я.

    -  И клал желудь в котел?

    -  Э…, - протянул и начал пятиться задом к выходу.

    -  Так клал или не клал?! - рявкнул я.

    -  Не то что бы клал…, - начал он и замолчал.

    -  А когда ты здесь был, в котле желуди лежали?

    -  Не то чтобы лежали…, - ответил он, выползая наружу.

    Я тоже вылез из шалаша и встал перед электоратом. Он с таким интересом на меня смотрел, словно надеялись увидеть или услышать что-то необыкновенное. Наступила такая тишина, что стало слышно как в глубине леса, поскрипывают друг о друга на ветру деревья. Крестьяне, не дыша, ждали, что я скажу.

    -  Ну, ваше счастье, смерти барина вы все как один не захотели, теперь он сам вами займется! - подвел я итоги голосования.