|
«Поговорю с министром, а толку», — бормотал он иногда по-русски и морщился, забирая в кулак бородку. Видно было, что генерал очень стар. Пожилой индеец на его фоне выглядел здоровым и крепким. — Поговорю, — снова пробормотал Беляев, — может, полегче будет… Земля вот им должна принадлежать, Максимушка, вот им! — громко сказал он вдруг, тыча в вежливо улыбающегося индейца. — Остальное все — говорильня. Неожиданно Максима охватила бессильная злоба — на отца, на его приятелей, дураков-эмигрантов, на неведомых гринго и министров… На себя, неспособного что-то сделать. На щуплого, маленького и такого слабого генерала. — Коммунисты тоже так говорят, Иван Тимофеевич! — громко сказал он, и Беляев сморщился, будто проглотил порошок хинина. — Ты чепуху несешь, Максим, — обиженно сказал он. — Видел я этих коммунистов… Глупости это, Максимушка, нельзя так. — Что вы все — глупости, глупости! — почти закричал Максим, но всмотревшись в лицо генерала, осекся. Он с ужасом понял, что глаза старика блестят от слез. — Простите, Иван Тимофеевич, — тихо сказал он. — Простите… Генерал, все еще морщась, неловко махнул рукой и отвернулся. Индеец тревожно следил за ними, вглядываясь в лица. Беляев громко высморкался и улыбнулся ему. — Простите, — снова повторил Максим. — Пустое… я ж понимаю, — откликнулся Беляев и снова заговорил с гостем. Сгорая от стыда, Максим вышел в сад. Уехать! Прочь от людей, в сельву, в пустыню, на северный полюс. Записаться бы в какую-нибудь экспедицию, думал он, привычно погружаясь в фантазии. Хоть носильщиком, хоть землекопом. В Аргентине вовсю идут раскопки — может, удастся устроиться… Извлекать из земли кости, восстанавливать облик и жизнь странных, огромных зверей, пусть ученые думают, что делать с ними дальше, а ему, Максиму, хватит и такой цели — простой и ясной, занимающей разум и не ранящей душу. Прекрасный мир окаменелостей, в котором нет места несправедливости, страданию и потерям. Где нет этой убийственной, безнадежной жалости к близким, которым не в силах помочь… — Максим! Поди сюда, голубчик! — взволнованно крикнул вдруг из дома генерал, и Максим, едва не сбив с петель ветхую дверь, бросился на зов. Беляев оживленно рассматривал кусок серой, чуть смятой бумаги. Индеец следил за ним с довольной улыбкой, чуть кивая. Оглянувшись на топот Максима, генерал протянул ему листок. — Посмотри-ка, — сказал он. — Это может оказаться по твоей части… Максим всмотрелся в неумелый рисунок. На нем было странное животное с нелепо маленькой головой и широким, тяжелым крупом, крупными когтями на маленьких передних лапах и длинным узким языком. Мохнатое и неуклюжее, как медведь, оно стояло на задних лапах, чуть присев и опираясь на толстый хвост. — Похоже на какую-то разновидность муравьеда или ленивца, — сказал Максим. — По такому рисунку трудно сказать точнее… — Этот зверь зовется у лесных племен Чиморте. Он огромный, как дерево, — сказал индеец, и у Максима перехватило дыхание. — Невозможно, — проговорил он. — Все крупные животные на это континенте вымерли задолго до… — Значит, не вымерли, — сказал генерал. — В Чако по-прежнему может прятаться все, что угодно. — Но вы же изучили его вдоль и поперек, — удивился Максим. — Ваши карты, ваши дневники… Чако давно уже не белое пятно! Беляев тихо рассмеялся. Пожилой индеец ухмылялся, качал головой. — Именно поэтому я знаю, о чем говорю, голубчик, — сказал генерал смущенному Максиму. — Так что ты скажешь насчет зверушки? Максим снова взглянул на рисунок. |
