|
Ганс отошел к бару и выпил рюмку хереса. Заревел джаз. Он никогда не думал, что японцы умеют так играть «поп мьюзик». Гастролирующие здесь японцы копировали негров, и это у них здорово получалось, потому что японцы женственны и ритм у них подчинен мелодии. В этом сочетании рева и тонкой мелодии «рев» бился, как слепой силач, прикованный к пронзительно грустной мелодии, которая оставалась даже тогда, когда исчезала... Как луч света в темноте... Он ведь остается еще какое то мгновение после того, как исчезнет, – либо зеленой, либо бело дымчатой линией, либо еще более темной, чем окружающая ночь. «Сейчас напьюсь, – подумал Ганс. – Эта сумасшедшая японка наговорила такого, что позволяет мне напиться. Я даже обязан напиться, а то не усну. Нельзя привыкать к снотворному, это хуже наркотика». – Слушайте, Роберт, не волоките меня в отель, ладно? – сказал он, вернувшись к столику. – Если я напьюсь, оставьте меня, потому что я могу оскорбить вас, а это плохо – вы ведь такая старая сошка... – Почему вы решили, что я поволоку вас в отель? Возьмите такси, и шофер отвезет вас туда. И потом, наверное, ваши секретари уже ищут вас. Вы не сказали им, что едете сюда? – Я не обязан им докладываться. – Не врите. Не вы их хозяин, а они ваши хозяева. Что вы без них можете? Они вам пишут тексты выступлений, пока вы тут пьете. Они вам рассказывают обо всех изменениях на бирже и расшифровывают телеграммы от папы. Теперь чем выше тип, тем он больше подчинен шушере вроде меня. Вы без нас ни черта не можете. Сами настроили заводов, а теперь не можете с ними справиться. Но вы остаетесь в истории, а нас, ее истинных творцов, забывают через день после смерти. – Хотите, я вас поцелую? – Конечно, не хочу. А зачем, собственно, вам меня целовать? – Чтобы вы не обиделись, когда я пошлю вас к черту. – Не надо посылать меня к черту, Ганс. Я должен сопровождать вас, а без моего китайского ваши секретари не поймут ни слова. Они учили китайский в Киле, а я в Сингапуре и Кантоне. Вам понравился Сингапур? Или Тайбэй интересней? Не смотрите, не смотрите, японка в зал не выходит... Я же говорю – она не шлюха... А вот сейчас я поеду к настоящим шлюхам. Хотите? Тут есть пара славных камбоджиек. Они на втором месте после вьетнамок в Азии. Едем? – Нет. Спасибо. – Почему? Боитесь, что заснимут на пленку и потребуют денег? Вы для этого слишком независимый человек... Вы ж не мелкий шпион... Вас не надо перевербовывать. Будьте здоровы! Пейте же, мне одному при вас не положено. А то хотите, здесь есть один великолепный клуб: моряки, сделавшие себе операции, чтобы стать женщинами. – Я могу сблевать, Роберт... – Ну и что? Подотрут. Только на танцплощадке не блюйте – кто нибудь поскользнется, и вам намоют рожу. – Слушайте, идите к черту... – Иду, мой господин, иду... Между прочим, настоящий черт похож на Фернанделя... Такой же добрый... Когда Роберт уехал, Дорнброк выпил еще два тройных виски, долго говорил с кем то, потом дрался, но очень вяло – так же, как и его противник, целовался с барменом, плакал, когда в кабаре стало пусто, и не помнил, как заснул. Он, наверное, спал долго, потому что, когда проснулся, в окнах уже родился тяжелый рассвет. Он сначала увидел этот рассвет в окнах, а потом увидел у себя под глазом чьи то пальцы, почувствовал, как тепло ему лежать на ладони – маленькой, мягкой и крепкой. Он поднял голову: напротив него сидела Исии. В серых рассветных сумерках в пустом кабаре лицо ее было совсем другим: пепельным, с синими тенями под глазами и таким красивым, что Ганс сразу же вспомнил Суламифь. |
