|
В глазах у него зажглись огни, тело одеревенело, он еще какое то мгновение видел лица своих врагов, а потом повалился на цементный пол, так и не раздевшись донага. Когда молоденький британский офицер из МИ 5, закончив очередной нудный допрос, попросил Дорнброка выложить на стол содержимое его карманов, отобрал ручку о золотым пером и объявил, что теперь «господин председатель концерна отправится не в свой замок, но в наш замок – в тюрьму Ландсберг», Дорнброк долго и несколько даже сострадающе разглядывал лицо офицерика. «Мальчик, видимо, арестовывает первый или второй раз в жизни, – подумал он, – а это сладостное ощущение высшей власти над себе подобным. Мальчик упивается властью... Бедный мальчик...» – Прежде чем вы отправите меня в камеру, мне хотелось бы побеседовать с кем нибудь из ваших руководителей. – Ваш протест будет бесполезной тратой времени. – А я не собираюсь заявлять протест. Полковник, к которому его привел офицерик, снял очки и, не предложив Дорнброку сесть, спросил: – Что у вас? – К вам персонально ничего, полковник... Я понимаю, что все происходящее сейчас со мной логично... Но я не могу не отметить, что это логика доктора, который срезает мозоли у больного, страдающего раком. В камере Дорнброк неторопливо разделся, поискал глазами, куда бы повесить пиджак – в камере было жарко натоплено, – но понял, что никаких вешалок тут нет («Я не повешусь, глупые, – подумал он, – вешаются только истерики, туда им и дорога»), и бросил свой серый старомодный пиджак на койку. Потрогал столик – он был крепко привернут к полу; так же был привернут к полу круглый табурет («На таком я работал в конторке у дяди, когда был младшим бухгалтером, – отметил Дорнброк, – это хорошая примета – встречаться с молодостью»), а высокое окно было забрано толстыми витыми решетками. («Зачем так уродовать металл? – подумал Дорнброк. – Или этой завитостью они хотят еще больше устрашить узников? Глупо: витой металл порядком слабее, он не может использоваться в оборонной промышленности»). Дорнброк присел на койку. «Слишком твердо. Ну, конечно, это доски. Из металлического матраца я могу через десять лет – бонжур, мсье Монте Кристо, – сделать себе нож, которым заколю охранника. Впрочем, для моего геморроя и спондилеза этот жесткий матрац – лучшее, что только можно пожелать». Он прилег на койку, запрокинув руки за голову, но в тот же момент в дверь камеры гулко забарабанил охранник: – Лежать днем запрещено! Можете сидеть на табурете у стола! Дорнброк неторопливо поднялся, сел к столу и вдруг рассмеялся: «Ничего. При больших проигрышах надо ставить себе более грандиозные задачи на будущее. Я смогу помозговать над системой. А то в последние годы я стал похож на ту слепую лошадь, которую я видел в Донбассе, когда прилетал туда с Герингом. Вообще, каждый человек обязан хоть немного посидеть в тюрьме. Только тогда он сможет ощутить вкус свободы и вынести свое суждение о законе. А закон – это и есть система». Зимой сорок шестого года его адвокат добился двух послаблений в режиме: во первых, Дорнброку вернули его вечное перо, а во вторых, ему было разрешено дважды в неделю видеться с юрисконсультами, которые представляли его интересы в отделе декартелизации союзнического совета по Германии. В западных зонах большинство его предприятий и банковских бумаг было арестовано американцами. Они же вели дела всех «военно промышленных преступников», поэтому вскоре Дорнброк был передан британцами американским властям. |
