Но, чужд ребяческих утех,

         Сначала бегал он от всех,

         Бродил безмолвен, одинок,

         Смотрел, вздыхая, на восток,

         Томим неясною тоской

         По стороне своей родной.

         Но после к плену он привык,

         Стал понимать чужой язык,

         Был окрещен святым отцом

         И, с шумным светом незнаком,

         Уже хотел во цвете лет

         Изречь монашеский обет,

         Как вдруг однажды он исчез

         Осенней ночью. Темный лес

         Тянулся по горам кругом.

         Три дня все поиски по нем

         Напрасны были, но потом

         Его в степи без чувств нашли

         И вновь в обитель принесли.

         Он страшно бледен был и худ

         И слаб, как будто долгий труд,

         Болезнь иль голод испытал.

         Он на допрос не отвечал

         И с каждым днем приметно вял.

         И близок стал его конец.

         Тогда пришел к нему чернец

         С увещеваньем и мольбой;

         И, гордо выслушав, больной

         Привстал, собрав остаток сил,

         И долго так он говорил:

3

         «Ты слушать исповедь мою

         Сюда пришел, благодарю.

         Всё лучше перед кем-нибудь

         Словами облегчить мне грудь;

         Но людям я не делал зла,

         И потому мои дела

         Немного пользы вам узнать, –

         А душу можно ль рассказать?

         Я мало жил, и жил в плену.

         Таких две жизни за одну,

         Но только полную тревог,

         Я променял бы, если б мог.

         Я знал одной лишь думы власть,

         Одну – но пламенную страсть:

         Она, как червь, во мне жила,

         Изгрызла душу и сожгла.