Джим Уэстбрук смотрел на него, слегка подняв брови, ожидая следующего вопроса.

Просто чтобы что‑то сказать, Эд обвел жестом комнату.

– Что ты пытаешься доказать этой ненормальной комнатой, Джим? – Поскольку инженер, похоже, не понял вопроса, он добавил. – Вся эта вышедшая из моды мебель, никакого автобара, никакого телевизора, примитивные картины на стенах – если ты считаешь это картинами.

Джим Уэстбрук сухо сказал:

– Веласкес и Мурильо – это не совсем кроманьонские рисунки на стенах, Крошка Эд.

– Ну да, но что твои друзья говорят об этой дикой обстановке? Уэстбрук внимательно оглядел его, слегка кривя рот в печальной

усмешке.

– У меня не так‑то много друзей, настоящих друзей, Крошка Эд. А те, которые есть, обычно согласны со мной. Они находят эту комнату уютной, что самое важное, и имеющей все необходимое, что по важности занимает второе место. Кроме того… – он засмеялся, ‑…по меньшей мере некоторые из них предпочитают Веласкеса агониям в стиле возрождения сюрреализма, принадлежащим Джексону Сальвадору.

Внезапно Эд понял, что сообразительный инженер, сидящий напротив него, вовсе не питает особой симпатии к Эду Уандеру. Эта догадка была для Эда откровением, поскольку он был знаком с Уэстбруком уже несколько лет и всегда находил с ним общий язык. Он несколько раз выступал у Эда в передаче «Час необычного», так как увлекался нетрадиционными предметами и, похоже, был авторитетом во всем, начиная с парапсихологии, и заканчивая космическими путешествиями. Кроме того, у него была озорная страсть насмехаться над традиционным научным образом мыслей, и он был подлинным Чарльзом Фортом в том, чтобы найти материал, при помощи которого забить священную корову.

Эд всегда думал о Джиме Уэстбруке как о друге и только теперь сообразил, что тот никогда не проявлял взаимности. Эд не успел подумать, а у него с языка уже сорвалось:

– Джим, почему ты меня недолюбливаешь?

Его собеседник вновь поднял брови и некоторое время молчал. Наконец он медленно произнес:

– Люди редко задают такие вопросы, Крошка Эд. А когда задают, то редко на самом деле хотят получить ответ.

– Нет, ты ответь, – эти слова он тоже произнес помимо желания.

Джим Уэстбрук откинулся на спинку кресла.

– Ладно, приятель. Правда заключается в том, что я не недолюбливаю тебя. Я вообще к тебе никак не отношусь. Знаешь что? Ты – стереотип, как почти любой человек. Мы превратились в нацию стереотипов. Почему, во имя всего святого, все девушки хотят походить на последний секс‑символ, Брижитт Лоран? А они хотят. И коротышки, и толстушки, и высокие. А все молодые бизнесмены с амбициями тоже хотят выглядеть абсолютно одинаково в своих костюмах от Брукс Бразерс. Они хотят соответствовать образцу до той степени, где это соответствие становится смешным, нелепым. Что, черт побери, случилось с нашей цивилизацией? Ты помнишь, когда мы в последний раз вспоминали такое понятие, как индивидуальность? Индивидуальные особенности? Мы боимся выглядеть иначе, чем сосед, боимся, что наш дом будет хоть чем‑то отличаться от его дома, боимся водить другую машину.

– Значит, ты считаешь, что я такой же стереотип, как другие.

– Да.

Он сам этого просил, но когда инженер выложил это все напрямик, Эд Уандер начал медленно закипать. Он ядовито сказал:

– А ты, разумеется, не такой.

Джим Уэстбрук криво усмехнулся.

– Боюсь, назвать человека стереотипом, это все равно, что сказать, что у него нет чувства юмора, или что он плохой водитель, или что он скверный любовник.

– Не считай, что я повторяю прописные истины, – фыркнул Эд, – но если ты такой умный, почему ты не богат?

Джим перестал улыбаться, и в его голосе прозвучало почти сочувствие, когда он ответил:

– Я богат.