|
– Волнуюсь: меня еще не брали на такую работу. – Я тоже впервые выступаю в роли налетчика. – Вы на санках кататься любили? – Наверное. Не помню. – Меня няня катала на санях до весны: я и сейчас помню, как полозья по булыжникам скрипели. Снег сойдет, а я все равно прошу на санках меня везти… – Наверное, очень противно полозья скрипели, у меня даже мурашки по коже прошли, как представил. – Няня пойдет на базар, а я сижу в санках у входа – лошади подъезжают, грязь, а я уставлюсь на маленький островок снега и смотрю – глаз не могу оторвать. Снег интересно проседал: вроде как человек, который сдерживается, чтоб не засмеяться; напрягается весь, а потом осядет плечами и захохочет… Снег весной – так же… Корочка льда чудом держится, под ней уж коричневый ручей протекает, а она все крепится, а после просядет, и потечет по ней ручеек, и снег станет грязным, а потом исчезнет. Ничто так безнадежно не исчезает, как снег весной… – Это уже Островский подметил, – сказал Воронцов и, достав пачку «Иры», закурил на ветру – ловко и быстро. – Это – первая ваша жестокость ко мне… – Я не хотел вас обидеть. Меня всегда поражала разница в дружбе мужчин с мужчинами и женщинами… – Мужчина не может дружить с женщиной. – Почему? – Белые, красные, зеленые, монархисты, анархисты, – мягко улыбнулась Анна Викторовна, – эти все договорятся, а вот мужчина и женщина никогда не поймут друг друга… А в общем, вы снова правы… – Ну и слава богу… – Дмитрий Юрьевич, а вам никогда не хотелось забраться куда нибудь в глушь, построить там скит и жить… – Одному? Или с вами? – Со мной… – Это не скит. Это блуд. Одному – хотелось бы. – А отчего не уйдете? – Боюсь. Красные утверждают, что человек – животное общественное. Я исключения не составляю. Я и сейчас порой испытываю острое желание надеть сюртук и поехать куда нибудь в клуб; слышать там смех, голоса друзей, шутки… Мы ведь всегда бежим к чему то неведомому, а добежав, возвращаемся снова на круги своя, и нет их слаще… Помню, в мирное время уеду на охоту, живу в шалаше, варю похлебку из уток. Счастлив, слов нет! Так день, три, неделя, а после засосет под ложечкой – в город хочу, в шум, в толчею. Вернешься, будто год не был. День, три, неделя – и думаешь, пропади ты все пропадом, ан охота кончилась, утки на яйца сели… Так вот все и упускал! – Хорошо кухаркой быть… – Почему? – Стала к плите, отбарабанила день, дотащилась до кровати, уснула, утром снова к плите. Никаких мечтаний, только б скорее ночь, когда спать можно. – Вам кухаркой работать не приходилось? – Я сразу из девичества – в шлюхи… – А я работал… Не впрямую кухаркой, но рядом… Лакеем… Больших мечтателей, чем лакеи от рождения, я в жизни не встречал. О, как они умеют мечтать, Анна Викторовна! Что наши с вами мечтанья!.. Если бы кухарки не мечтали – революций бы не было, милая! Начальник охраны Евпланов допил свою кружку – сторожа заваривали чай с липовым цветом, – отер пот со лба и сказал: – Чаек густой, с него пот прошибет и выжмет… – Как в парной, – улыбнулся Бекматуллин, старик с бритой головой в черной тюбетейке, – весь отмокнешь. – Мой зять, – сказал Евпланов, располагаясь на кушетке, – ученый, книг в дом завез тьму, так он сказывал, будто древние люди заместо «здравствуй» друг дружке говорили: «Как потел?» – Это как же? – удивился сторож Харьков. |
